— Научный руководитель ему сказал, что я подвергалась пластической операции. В детстве. Он на этом собаку съел и видит следы вмешательства не хуже рентгена. Он сказал, что меня исправляли. Что у меня подрезаны ушные хрящи. Я поклялась, что этого не было. А любимый мне не поверил, и мы расстались… то есть он меня бросил. Для него было важно доверие. Знаете, консервативная семья и все такое…
— Да, понимаю.
— Я потом спрашивала у родителей. Они посмеялись. Сказали, что ничего такого не было. Что меня не резали. Тогда я пошла в клинику. Заплатила за обследование. Сказала, что это вопрос денег. Что от результата зависит установление отцовства и может потребоваться экспертное заключение. Наплела им, короче, с три короба. Они отнеслись серьезно. Подтвердили, что ушные хрящи как-то хитро подрезаны. Скорее всего, в раннем детстве или даже во младенчестве. Очень тонкая работа — чтобы ушки выросли как надо. У меня должны были быть острые уши!
— Значит, поэтому и Ласталайка? Н-да… Итак, у вас есть на руках врачебное заключение о том, что вы подверглись пластической операции. Какое отношение это имеет к эльфам? Я, кстати, нигде не писал о том, что у эльфов заостренные уши.
— Подождите, профессор, я так путаюсь. Про уши я рассказала. А потом я нашла у себя на теле… татуировку. На очень необычном месте. На ноге… то есть на ступне. На подошве. Вот.
Она скинула тапочек, показав грязную ногу. В ложбинке между пальцами и пяткой что-то синело.
— Так не видно. Вы посмотрите. Там какая-то надпись. На квенье. Я смотрела в зеркало. Там надпись.
— Смотреть? Зачем? Я вам и так верю… И что же?
— Но я не делала никаких татуировок! Я не так воспитана, чтобы делать татуировки. Я спросила маму и папу. Они сказали, что это всегда было на мне. Но ведь Книга появилась позже! Как могла появиться на ноге эта надпись? Как?
— И что там написано? Простите, милая барышня, но разглядывать ваши ступни я сейчас не буду.
— Там написано: «Ласталайка, госпожа». Я так поняла, что это мое имя. И еще есть вторая надпись, между пальцами ноги. Там написано…
— Чувствую, это надолго. Я, пожалуй, все-таки принесу себе из дома что-нибудь, на чем можно сидеть. Подождите.
— Не надо! Я… я сейчас слезу… Черт, я на столе могу посидеть! Я хочу сказать, что там написано, крошечными такими буковками…
— Ну уж нет! Сначала вы заняли мое кресло, теперь не хотите, чтобы я уходил. Подождете, не маленькая.
Толкиен ловко достал из-за шкафа огромный зонт с резной деревянной рукоятью. Подошел к двери, открыл, немного постоял на пороге, вглядываясь в темную пелену дождя. Потом, кряхтя, потянул за рукоять зонта. Раскрывшийся купол загородил дверной проем. Старик сделал шаг, второй, водяная пыль размыла контуры фигуры, заштриховала, зачеркнула.
Ворона на крыше захлопала тяжелыми крыльями и хрипло каркнула. Через миг эти звуки были смыты неумолчным шумом ливня.
Гостья немного подождала, вглядываясь в темноту. Потом встала, закрыла дверь и подошла к столу.
Профессора не было довольно долго. Когда он вернулся со складным стулом под мышкой, то застал гостью задремавшей в кресле. Бумаги на столе были разбросаны, один ящик выдвинут.
Толкиен с трудом пристроил сушиться мокрый зонт: вздувшийся черный горб занял полкомнаты. Потом раскрыл стул и кое-как устроился на неудобном сиденье.
— Проснись, Ласталайка, — тихо сказал он. — Проснись.