Владислав Викторович, оскорбленный глупым подозрением, не смог тем не менее сдержать горькой улыбки.
— Что ты лыбишься?! — снова вскипел директор.
— Если бы все было так просто, — искренне сказал Владислав Викторович. — Если бы.
— Здесь была клумба, — сказала Анна Петровна.
Они стояли посреди поросшего крапивой пустыря. Неподалеку темнели развалины флигеля — хотели там гаражи ставить, но слишком сложно оказалось и дорого, старый фундамент засел в земле, как корень гнилого зуба. Пораскинули смету, копнули два-три раза экскаватором — и оставили до лучших времен.
— Там была каштановая аллея… А здесь дубы. В низинке — пруд. Вербы… Лебеди… Лилии…
На дне ямы и сейчас темнела вода. Владислав Викторович наклонился, пытаясь увидеть свое отражение. Ему на секунду поверилось — там, в нечистом зеркале, могут на секунду появиться и вербы, и лилии. Отражение того, чего больше нет…
— Анна Петровна, — он крепче сжал ее руку. — Вам не холодно?
— Благодарю вас. — Тихая улыбка. — Вы… спасибо.
— Я должен признаться вам, — он волновался. — Я… обманул вас тогда, когда принес листок якобы из библиотеки… Он из моего семейного архива. Бабка, скитаясь по поселениям, сундучок все-таки сберегла…
Она смотрела непонимающе.
— Пан, которого расстреляли на крыльце этого дома… приходился мне двоюродным дедом.
Она вдруг поднялась на носки. Положила ладони ему на плечи:
— Владислав Викторович! Я знала… я догадалась с самого начала, как только вы вошли… Вы единственный человек, кто мне в этом мире не чужой!
Учитель физики влюбился.
Даже не так: учитель физики заболел.
И днем и ночью его преследовал запах орхидей. Он отвлекался на уроках и забывал, зачем вызвал к доске ученика. Он метался под тонким «солдатским» одеялом, и во всех снах его было одно и тоже. Он желал учительницу биологии.
Он являлся к ней каждый день, приносил то кулек печенья, то сладкую плитку «Пальма», то конфеты-батончики, то упаковочку чая. Мать накрывала на стол — и втихомолку жаловалась гостю, что Ганнуся, прежде такая работящая, теперь не желает помыть даже чашки. С тех пор как платье себе пошила (извела, между прочим, три метра синего шелка, дорогая материя), так и сидит сложа руки, все смотрит на свою орхидею…
Пили чай.
Потом коллеги уединялись в оранжерее, где топор можно было вешать в густом аромате орхидеи. Этот запах пьянил пуще прежнего, сводил с ума. Анна Петровна в новом шелковом платье усаживалась на складной стульчик, а Владислав Викторович опускался перед ней на одно колено — и целовал ей руку.