Остров

– Пей, я тебе как врач говорю. Или вколю сейчас наркоз, будешь мультики смотреть. Это приятно, но последствия ужасные, лучше уж похмелье, можешь мне поверить.

И мне ничего не оставалось, как сделать несколько больших глотков. Виски обжег мне глотку, упал в желудок и немедленно растекся по стенкам, всосался в кровь. Стало жарко и душно, накатила такая слабость, что я едва не выронил пустой стакан. Но доктор был начеку, он подхватил его, помог мне лечь, и снова все исчезло – забытье накрыло меня, как одеялом, и я заснул.

Странное дело, но похмелья в том виде, как я его когда-то пережил, не было, и на следующий день я не чувствовал вообще ничего, если не считать мрачных мыслей. Еще зверски саднили ободранные ладони, но это было сущей ерундой по сравнению с остальным. С легкой головной болью мне удалось смириться: я списал все на последствия выпитого и перестал об этом думать, зная, что скоро пройдет само, а вот с мыслями было сложнее.

Даже не мысли – мной владело навязчивое состояние, довольно неприятное, надо сказать – при взгляде вокруг первым делом я думал, что мог никогда больше этого не увидеть. Ни волн, что глухо бились о корпус «Изольды», ни неба, ни парусов, ни мачт, ни палубы, мокрой и чистой. Мог не почувствовать запаха соли или дождя, что падал на лицо. Ни Марты, что первым делом оказалась у меня на рукаве, стоило мне войти на камбуз. Ящерица тяжело повисла на моей куртке, шустро вползла вверх и оказалась у меня на спине, прижалась теплым толстым боком к затылку и сидела там, пока от неловкого движения не свалилась в капюшон. Сильвер кивнул мне и отодвинул от стола табурет, предлагая сесть. Я снял куртку, вынул Марту из капюшона и сел за стол. Ящерица пристроилась у меня на коленях и крутила головой, следя за нами обоими одновременно.

– Есть хочешь? – спросил Сильвер, и я первым делом подумал о том, что если бы вчера все пошло не так, то и пообедать мне тоже больше никогда в жизни не довелось бы. Неприятному чувству удалось почти заглушить мой аппетит, и все же я согласился – мало радости было бы свалиться в голодный обморок. Пока я ел, Сильвер занимался своими делами, потом взял у меня посуду, которую я собрался поставить в мойку, и сказал:

– Погуляй еще денек. Я сегодня без тебя справлюсь, а завтра как обычно. Давай, давай, топай, – он почти выпроводил меня с камбуза, только что дверь перед носом не захлопнул. Мне ничего не оставалось, как пойти наверх и подумать, как бы использовать свой выходной, и я подумал, что самым лучшим будет проспать его. Но для начала я решил немного прогуляться. Прошелся по палубе, посмотрел на прилаженный на место бушприт, осмотрелся еще разок, высматривая следы разрушений, но ничего не заметил: все выглядело так, точно «Изольда» недавно покинула порт. Тогда я подошел к борту и посмотрел вниз.

Все было по-прежнему – и волны, и плотная непроницаемая взглядом вода, что скрывала глубину, и корпус корабля, и соленые брызги, летевшие в лицо. Но поганое чувство не отпускало, все вокруг мне казалось чужим, не моим, отталкивающим и холодным, точно я не имел права смотреть на все это, находиться рядом, чувствовать запахи и различать звуки. Я сам себе показался сейчас лишним, посторонним, мне не было места на палубе «Изольды», да что там – на палубе, на всем корабле. Меня не стало вчера, мой срок истек сутки назад, ветер и дождь гнали меня прочь, я направился было к трапу, ведущему вниз, к каютам, но тут неподалеку от меня за палубной надстройкой раздались голоса. Я не разобрал ни слова, но тон и интонации говоривших заставили меня подойти поближе.

Я увидел группу матросов, человек пять или шесть, они стояли боком ко мне и смотрели в море, вперед и чуть вправо по курсу бригантины. Смотрели и переговаривались, причем довольно оживленно и, как показалось мне, с тревогой. Ветер относил их слова в сторону, я по-прежнему ничего не мог разобрать, но теперь тоже смотрел на горизонт.

Тяжелое серое небо, такое же серое море с «барашками» волн смыкались далеко впереди в ровную, чуть дрожащую полосу, она расходилась в обе стороны и чуть выгибалась в центре. И в двух-трех градусах от точки «излома», где прямая переходила в дугу, я заметил нечто необычное. Там колебалось и дрожало на волнах облако, тоже мутное, серое, но на несколько тонов светлее и неба, и воды. Оно колыхалось под ветром, но не трогалось с места, и мне показалось, что это облако увеличивается в размерах. Оно приближалось, это несомненно, росло, хоть и небыстро, и это странным образом влияло на людей. Сначала мне показалось, что я вижу гигантский айсберг, сложенный из бесчисленных слоев льда, потом – что огромную, тоже «слоеную» скалу, потом сообразил, что это просто причудливое атмосферное явление, придавшее обычному туману вид плоского массивного камня, довольно длинного, надо сказать, даже не камня, а стены из туманных призрачных камней.

Матросы примолкли и почти не говорили между собой, а только смотрели вперед, перебрасывались короткими фразами, которые сразу заглушал ветер и плеск волн. Я подошел поближе, и смотрел уже не в море, а на лица людей – на них читался страх и обреченность. А также злость, она проступала все отчетливее, один матрос заметил меня, неторопливо повернулся, его рука дернулась к карману, но опустилась, пальцы сжались в кулак. Теперь меня заметили все, смотрели в упор, разглядывали молча, и мне почудилось, что они как-то связывают мое появление и мутное бесформенное пятно на горизонте. От взглядов мне стало не по себе, я отступил назад и едва не врезался в Смита. Он бесшумно появился за моей спиной и рявкнул так, что разом перекрыл шум ветра и воды:

– А ну по местам, бездельники! Быстро, бегом! Сколько раз повторять – чтобы я не видел вас тут больше!

Матросы не торопились, они переглянулись между собой, посмотрели на горизонт, на красного от возмущения Смита и неспешно разошлись, у борта снова стало тихо и пусто.

– И ты тоже! – понизив голос, сказал мне капитан. – Нечего тут шляться без толку. Или работай, или иди к себе и сиди там! – распорядился он, и я поспешил в свою каюту, чтобы, как и собирался, проспать остаток выходного дня и всю ночь. И заснул почти сразу, успев подумать напоследок, что завтра же это облако исчезнет с горизонта и больше я его не увижу. Фата-моргана – редкое зрелище, чарующий зрение оптический обман, только мне достались не замки с башнями, не пальмовые рощи, а обычная серая стенка из грубого камня. Видимо, истощилась фантазия океана, или виной тому стали те, кто поселился в нем, но он оставил нам самые простые видения, и одно из них недавно здорово напугало матросов.

Однако на следующий день «стена» в море никуда не делась, напротив – она стала шире и выше, и ближе заодно, ее края почти закрывали горизонт, и она перестал быть выгнутой, сделалась плоской и ровной. Ее верхний край чуть подрагивал и преграда шевелилась, точно кто-то изнутри открывал и закрывал жалюзи: «стену» то и дело пересекали полоски темно– и светло-серого цветов. Смотреть на это долго было невозможно: глаза закрывались сами собой, а в желудке появлялся скользкий комок, он поднимался к горлу, вызывая тошноту. Поэтому я старался не смотреть в море прямо по курсу «Изольды», отводил взгляд и к борту подходил только проверить, на месте ли рыба.

А ей все было нипочем, она плыла чуть в стороне от корпуса бригантины и временами уходила вбок, и тогда я думал, что наш «проводник» поможет нам обойти преграду, но нет – рыба возвращалась обратно, и нос «Изольды» смотрел точно на пелену плотного тумана, перечеркнутого движущимися полосками.

Я старался не думать о том, что нас ждет на подходе к этой мутной завесе, надеялся, что, подойдя вплотную, мы пройдем вдоль нее и обогнем, снова выйдем на чистую воду. И происходящее волновало не только меня: матросы, несмотря на запрет капитана собираться на палубе, только и делали, что толпились у бортов, глазели на дымку, поднимающуюся над морем. И огрызались на приказы Смита, не торопились выполнять их, отвечали дерзко, несколько раз я слышал произнесенные сквозь зубы угрозы. Выглядели матросы при этом злыми и раздраженными, но в их глазах читался страх, вернее, ужас, тот ужас перед неизвестностью, что появляется в сердце, и никто не знает, никто не объяснит тебе, что делать и как вести себя наедине с опасностью. Впрочем, я для себя и корабля пока опасности не видел, о чем и сказал доктору и Тэйлору.

Те довольно равнодушно отнеслись к моим словам, выслушали без интереса, просто приняли к сведению и все. Но я заметил, что после нашего разговора оба брата не выходили из каюты безоружными, а Лесли так вообще демонстрировал кобуру с «береттой» при каждом удобном случае.

И случаев становилось все больше: как-то утром после завтрака на носу столпились матросы, их было человек десять, все они смотрели вперед, на приближавшуюся стену. Сегодня она выглядела по-другому – полосы больше не мельтешили перед глазами, они застыли, чередуясь, темные и светлые, а на гребне стены появилось что-то вроде деревьев, вернее, их верхушек. Деревья были похожи на наши, какими они бывают поздней осенью, когда сбросят листья. Эти так же шевелили ветками под ветром, только ветки эти были странные – очень длинные и гибкие, завитые в спирали или сплетенные в косы. И не было никакого ветра, это дрожал туман, породивший видение. И сейчас в нем появилась угроза, и я пока не мог понять, в чем она выражается: туманная преграда выглядела довольно безобидно, пусть вид у нее был непривычный, но не более того. И все же от нее хотелось держаться подальше, как можно дальше, мне показалось, что если мы подойдем ближе и вдохнем смешанный с туманом воздух, то немедленно задохнемся, и бригантина превратится в корабль-призрак, понесет по морю почти два десятка мертвецов.

«Изольда» быстро шла следом за рыбой, та ныряла перед носом корабля, несколько раз выпрыгнула из воды, показав блестящую серебристую спину и бока, и снова ушла под воду. Она покрутилась на одном месте, как пес, потерявший след, и снова повернулась головой к преграде.

– Мы там сдохнем, – услышал я и подошел поближе к матросам, остановился за их спинами, глядя на причудливые фигуры, порожденные туманом. И тут догадался, отчего некоторых, особенно впечатлительных, может бросить в дрожь – на земле, на покинутом нами берегу, не было ничего подобного, нам не с чем было сравнить то, что поднималось из тумана. Насквозь чужое нашему миру, восприятию и привычкам, настолько чужое, что мне стало не просто страшно – жутко, и в какой-то момент я был готов согласиться с матросом, а тот продолжал: