Помню тебя

На полчаса всего в конце дня насупилось небо, скользнула по нему длинная молния. Но тем дело и кончилось. И напрасно Василий Иванович охнул, бросил протискивать стремянку в тесную крону яблони и побежал разыскивать Толю, работа которого заключалась — привезти и увезти институтских, а потом он собирался вроде пойти потолковать с местным завскладом насчет картошки, чтобы прихватить домой мешка три. Но тут снова развиднелось, а шофер, оказалось, спал на вынутом из автобуса сиденье тут же, в двадцати метрах, в березнячке, и Василий Иванович запричитал успокоенно: «Вот и хорошо… И ладно. Не зря говорят: «Илья-пророк в августе грозовую воду всю вылил». А тут октябрь скоро. Вот и хорошо… Только вы, Толя, все-таки далеко не уходите в салон не запирайте!»

Василий Иванович у нас в любой фразе говорит «только». Предвидя и предупреждая все возможные затруднения и их последствия. И так и не умея их предотвратить… Он считает, кажется, что лучше передать и перепозволить человеку («взрослым и разумным сотрудникам» — так он всех нас аттестует), чем недодать. Только бы — обычное его «только»… — только бы это не шло во вред делу.

И так он всегда растерянно огорчается, так, в общем, часто огорчается, сталкиваясь с обратным… что добивать Василия Ивановича совестно. И хочется, пользуясь всем почти беспредельно, иногда и радовать, что ли, чем-то этого странного мешковатого человечка с растерянным взглядом припухших усталых глаз и тусклым бухгалтерским зачесом.

Да он действительно и был бухгалтером, наш шеф, проработавший тридцать лет на базах «Сельхозтехники» и сумевший поставить дело образцово: в условиях обычной нехватки запчастей распределять их по инструкции, но и по разуму; а потом, уже перед самой пенсией «брошенный» к нам в отдел — в порядке укрепления научного руководства. И Василий Иванович не то чтобы укрепил — его лысоватый зачес, его беспомощное «только», кот Петька в дверях и недисциплинированность сотрудников были предметом иронии в институте, — но дело шло, и в наш полуподвал на Солянке, оторванный от остального НИИ, институтское начальство заглядывало редко и настроено было снисходительно.

— …Только вы, Толя, от автобуса не уходите, — повторил шоферу наш зав.

Но, конечно, шофер Толик, перемещаясь вслед за полуденной тенью, ушел спать совсем в глубь перелеска, и, когда снова нахмурилось небо, его опять искали и хором аукали. Но никто не промок. И вообще, неплохая выдалась в этот раз «яблочная» картошка.

Однако в понедельник Тому слегка знобило, И Кирюшкино обычное перед отправкой в сад «хочу другие колготки» раздражало. В горле было шершаво. То ли начинается ангина, то ли, может, обойдется. Но лучше позвонить Василию Ивановичу, что она поработает дома. У нее как раз тексты и словари с собой.

Так Тома и решила. И, как человек в общем добросовестный, проделала все, что в таких случаях полагается: обвязала горло шерстяным платком, теплые носки надела. Выпила каких-то таблеток, внимательно вчувствовалась в свое состояние. И поняла, что действительно заболела.

Огорчилась от этой мысли и даже переводить не смогла. А уснула… Почитала и пошила, взяла Кирюшку пораньше из сада, затеяла уборку. И позвонила в отдел только на следующий день.

И тут ей сказала Леля, что шефа нет. Вот так как-то нет. И никто не знает, в чем дело. Нужно что-то предпринимать… Наверное, что-то с шефом случилось. Но что предпринимать и где его искать? Потому что тут вдруг все с недоумением поняли, что не знают, ни где он живет и с кем, ни телефона Василия Ивановича. И чем-то ведь он вроде бы болел… А если живет один? Увезут на «Скорой», и сообщить некому. Неизвестно, куда фрукты нести…

— Неловко, правда, Томик… Ты давай не хандри, прекращай! Кешку-то не заразила? Ну ждем!

Между тем горло у Тамары совсем опухло и голос сел, так что к вечеру стало почти невозможно говорить по телефону. С горя она решила поработать. И перевела дневную норму. А Василий Иванович, оказалось, был привезен вчера в клинику с микроинфарктом. Приступ случился прямо на улице. Посещениями просят пока не беспокоить.

…И заболел-то он как-то ненастоятельно! Не просто инфарктом, а микро: будто чтобы излишне не обеспокоить… «Мелкие, множественные поражения сердечной мышцы». И ходил он с этим, возможно, давно. Такое бывает. Томе вспомнился совхоз, как посерел шеф лицом, когда казалось, что вот-вот их накроет ливнем. Теперь ему с месяц лежать, потом ходить осторожными шагами инфарктника. И уже поговаривают, что придет новый завотделом.

Но это еще когда, и будет ли… А пока что все суетились, собирали на апельсины и бегали бестолково туда-обратно. Так что кот Петька недовольно покинул свой пост в дверях и перебрался на подоконник.

…Новый шеф пришел знакомиться с отделом недели через две. Это был крепкий седой человек, Кочетков. Кандидат наук и отставник.

Все растерялись, потому что нового шефа ждали, но не так скоро. И Григорянц, удивленно округлив ласковые карие глаза и приподнявшись на стуле, первым как-то несолидно и невнятно представился: «Алик…» Хотя никто еще ни с кем не знакомился, просто в нашу главную тесноватую комнату о девяти столах вошел в сопровождении ученого секретаря института этот крупный, седой, и сразу почему-то всем все стало ясно.

Сергей Андреевич Кочетков листал в меньшей комнатке, своем временном кабинете, каталоги и планы, просил охарактеризовать уровень и работоспособность внештатных авторов и выписал для себя в блокнот данные по ведущим исполнителям. Записал Римму Строеву, Власова, Витю Шестова. Они старшие научные и руководят темами. Подошел Лев Сигалев, солидно и уверенно представился и был также вписан.

Тома сидела у себя в углу, образованном двумя шкафами, и было ей неловко и грустно… Но почему? Все, наверное, правильно: Василию Ивановичу теперь лучше, и это он сам решил не возвращаться в отдел. У него, оказалось, есть одинокая дочь в Архангельске и малолетняя внучка. Он выйдет на пенсию и уедет к ним. Все правильно, конечно… Но как же так, легко как-то? Без каких-то, что ли, слов — о нем, о прежнем. Будто инспекция, а не знакомство…

Изящный Ираклий Рум, ученый секретарь института и всегдашний полпред дипломатии, представил Кочеткова предельно кратко. Прозвучало примерно так: что, мол, в рекламе не нуждается. Сказал о перспективах и планах. Перспектива была: переезд отдела с Солянки в основное здание института. На прощание Ираклий Луарсабович раскланялся со всеми, взмахнул полами узкого строченого плаща, обнадежил и ободрил взглядом Кочеткова.

Глаза их встретились, но лишь отчасти… Что-то необычное, в стороне, отвлекло внимание нового зава. Рум проследил за взглядом Кочеткова и увидел на окне рыжего кота. Ученый секретарь испанисто щелкнул пальцами, рассеянно сказал: «А-а… кошки-мышки…» — и погладил Петьку.