Помню тебя

Вот я рядом. Понял по неслышному ее дыханию, что она тоже не спит. Думаю. И она думает. Потянулась и прижалась подбородком…

ПЕТЬКЕ ДРЕМЛЕТСЯ

Петька у нас красавец — в белых валенках и при галстуке, розовато-дымчатый, с совершенно уже седыми и розовыми сгущениями масти по спине и пышным щекам. И физиономия у него интеллигентная до предела, только пенсне не хватает — чтобы совсем как у образованной барышни с пожелтевшего фото начала века. А вуалевый Петькин хвост — и вовсе предмет общей гордости и укор пушным аукционам. Ехидная Леля Малько, поднимая кота за шкирку и прикладывая к своему бежевому пальто, приговаривает: «Будешь, Петечка, мяучить не по делу — на воротник угодишь!»

Петька отлично все понимает и не верит: слышит любовные интонации в голосе грубоватой и черной гренадерши Лели и начинает томно мурлыкать. А про воротник — что ж, говорят же детям «отдам цыганке». Да и у кого поднимется рука на этакую нежную прелесть — он себе цену знает! Так что Петька спокойно дремлет на низком подоконнике в отделе или чаще на пороге постоянно открытой входной двери в нашем строении № 3 НИИ. Он охраняет свою охотничье-жилую территорию и утверждает право на нее тем, что одна пушистая половина его тела размещается при этом в коридоре, а другая — как бы уже во дворе. И изысканный хвост, смотря по сезону, в помещении или на улице. Это очень неудобно для входящих, но все привычно обходят Петьку, уважая его неведомые права. Потому что… ну, хотя бы потому, что Петька так уверен в них. А кому, положи руку на сердце, так уж хватает незыблемой уверенности в чем-то, да и в себе самом? А может, в этом все и дело?.. — приходит мысль. Словом, вальяжный дымчато-пятнистый Петька уверенно и многозначительно располагается на пороге и иногда, потягиваясь, выгибается, как знак вопроса.

В общем, Петька у нас красавец. И это даже странно, потому что происходит он, по всей видимости, от тех же ушастых, с обглоданными хвостами кошек, что рысью пробегают через наш двор и зовутся — все скопом — Муркой с Муськой (пойти дать им засохший бутерброд, чем выбрасывать!), хотя бегает их во дворе не две, а неизвестно сколько, такие они все похожие: покрупнее и помельче, но одинаково полосатые, желтоглазые и плоские, цвета асфальта.

При них состоит котище Марат. Но тот никуда не пробегает, а возлежит степенно, будто при должности, под водосточными трубами у фасада гаража. У Марата мрачная внешность убийцы. Это крупный, грязно-пятнистый котяра с толстыми желтыми усами, а морда, по самые глаза, у него скрыта черной полумаской. И, как все ужасные убийцы в романах, он имеет сентиментальное пристрастие: в трещинах асфальтовой корки у водосточных труб обнюхивает молодую зеленую травку.

Мрачный котище — повелитель здешнего гарема. Но что-то он, видимо, недосмотрел в интимной жизни двора. И однажды уборщица Вера принесла к нам в отдел на погляд деликатного, как девочка, котишку — ни в полосатых матерей, ни в отца. Так что было понятно: в подвалах под гаражом ему не жить — съедят… Домой котишку хотели взять, но не смогли. Большинство в отделе были собачниками, а кто жил с соседями. И дымчатого рыжика устроили пока что на кипе старых «Экономических газет» (отдел наш принадлежит экономическому НИИ) и назвали, чтобы польстить таким соответствием завотделом Василию Ивановичу, который был тогда в отпуске, в честь ординарца знаменитого его тезки — Петькой.

Завотделом, приехав, остался все же очень недоволен, но было уже поздно. Петька прижился, стал любимым и вкрадчивым, жрал только краковскую, а главное — уже обосновался прочно на приступке двери, потому что мрачный убийца Марат, почуяв в нем измену их рисковому трущобному делу, и впрямь преследовал вуалевого котишку за пределами пятиметрового пятачка вокруг дверей НИИ. И Василий Иванович смирился, ему было недалеко до пенсии, сказав только: «Чтоб это ваше животное не кидалось под ноги».

Однако кот с его позицией в дверях полуподвала именно попадал под ноги. Но смирились и с этим. И даже уважаемый прежде внештатный, кандидат Смирновцев, стал считаться человеком некультурным и нечутким, и бухгалтер придерживала его выплатные листки — за то, что он, входя, норовил потеснить кота ботинком. Роскошный Петя в дверях стал тонким ароматом и маркой отдела.

И вот всему этому пришел конец, и какой! Напряженно вызревали, а потом посыпались на отдел события, приведшие к вполне буквальной кончине кота… Но и не только.

1. ТОМА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ

В субботу ездили в совхоз под Пахру, а потом в отделе слегли сразу двое. Тома Милентьева — так совсем неожиданно. Вернулась она из совхоза с облупившимся маникюром и где-то порвала новую куртку, но бодрая, и с удовольствием всматривалась в зеркале в свое слегка обветренное и подзагоревшее лицо.

Отражение также с интересом вглядывалось в живую Тому, и обе заключили, что это иногда даже неплохо — в святую семейную субботу оказаться вдруг вырванной за пределы всегдашнего магического круга: кулинария — прачечная — скверик с коляской… На лице ярче выделялись красивые длинные брови, и глаза стали живее. Однако где это ее продуло? Погода стояла приличная, и ехали без сквозняков, а работа — в паутинном и ярком саду яблоки собирать.

…Ну и тьма в этом году яблок!

Нахрустишься ими всласть в первый же час и потом уже пресыщенно, эпикурейски взираешь на них и покушаешься только на самые отборные и только взглядом… С мимолетным сожалением об их непрочной красе кидаешь, стрясаешь, ссыпаешь вниз, в корзины: ржавые полосатые коричневки, вощеную антоновку, сине разморенный глянцевый анис, бергамоты мордатые, крупноскулые, начерно, грубо лепленные и при этом прозрачно и нежно румяные…

А иное, почти геометрически правильное или, наоборот, глыбасто огромное и багровое яблоко — вновь надкусить!.. Вновь аппетитное своей необычностью, и не знать, что с ним делать дальше… Чтобы потом уже виновато-бережно пристраивать другие, почти такие же, особенные, безукоризненные или причудливые плоды в тяжкую корзину на перекладине стремянки.

Как вдруг — уронить ее с чмокающим грохотом яблок о землю!.. И едва удержаться самой наверху от крепкого удара в плечо яблоком-снежком, запущенным Лелей Малько. Ого! Ах, это не Лелька! Ну, берегись, Сигалев!..

А вокруг мелькала красками осень. Сухо, по-стариковски, и лихорадочно щеголеватая и яркая. Ее сгребали в кучи и жгли костры, а на том конце сада белили стволы. И беловатые стволы яблонь, разогнавшись, убегали в пестрый березняк. Пышно вспенивались легкие вязаные облачка, вертелись на скользких спицах долгого осеннего света. Прозрачные облака метались, отрывали от земли свои плотные полуденные тени и не могли оторвать, уносились прочь, как бы оставив их на земле щедрыми развалами плодов и листьев под деревьями… И поздние птицы в перелеске несли околесицу.

Это было кружение в последнем карнавале, может быть, перед судным днем, и все в саду, и самая осень и люди стали немного язычниками.

Совхозные жители, посмеиваясь, прощали горожанам некоторый, наверное, урон от их буйного усердия: не убудет от такого изобилия! Необязательным голосом покрикивал бригадир. Тихо расстраивался завотделом Василий Иванович.

Ну и тьма же в этом году яблок!..