Она слегка испугалась: так вот как он все понял, когда она «прогоняла» — держала насмерть… Поняла, что так он, должно быть, оправдался перед собой. В теперешних их отношениях незнакомым и приятным было то, что на нее обращалось какое-то персональное внимание, никогда раньше Виктор не стал бы говорить ей что-нибудь о ней самой и об их отношениях. Привычно благодарная мужу за многое, а главное за то, что не осталась одна в приморском городе (сейчас список «благодеяний» в ее обиженных глазах заметно поубавился), она казалась себе раньше и была для него скорее частью домашней обстановки. Странно, что на этом и держалось подобие теплоты между ними.
…На работе, в соседнем отделе, продавали шапку. Шапка была превосходная, из сероватого меха с черными и желтыми кисточками на концах ворса.
— Немного басмаческого вида, — заметила критично Мила Петровская. Но это была заинтересованная сторона. Инна ответила мягко ограждающе:
— Все дело в том, как сидит!
И та согласилась. Из-под диковатой тенистой шапки большие глаза Инны блестели слегка таинственно.
С Петровской они теперь сошлись ближе, и та подсказывала Инне кое-что в одежде. Слегка конкурировали в масштабах отдела… Шапка замечательно подходила к синтетической шубке с длинным мехом. С помощью Прохарчина у нее была эта новинка.
— К такой шапке еще бы спутника на уровне… — улыбнулась Мила, теперь вполне искренне любуясь ею.
Ей как-то не думалось об этом. Кто бы знал — теперь, когда Никитка пошел в английскую школу с продленным днем, а отгородившийся Прохарчин редко приводил гостей, она, возвратись домой королевой, устраивалась с ногами на тахте на весь вечер и читала. Особенно своего любимого Есенина: «Я хожу в цилиндре не для женщин…» Она тоже ходила в показном, чтобы доказать что-то неизвестно кому и себе. Как-то ослабел и упал в ней напор жизни.
Радовало только Никиткино восхищение «новой» мамой. Вот тот с гордостью шел рядом с ней по улице.
Под Новый год она ходила с сыном в Детский музыкальный театр. Там нестрашная лохматая Баба Яга соскакивала прямо в зрительный зал и грозила. Мелюзге вокруг все это до предела нравилось. Азартно кричали и предупреждали добрых зверюшек: «Злая она!» Сын сидел молча и больше смотрел по сторонам. Ответил на ее слегка раздосадованный вопрос: «Никитка, ты куда смотришь?»
«Ну мам, ну это ж все неправда!»
А нравились ему в спектакле разные «отверженные» персонажи. Конечно, они были не страшными, а шутовскими и одинокими рядом с дружным напором положительных зверюшек. И потому вызывали отклик у Никитин. Но все же, кажется, редко еще у кого-то вокруг… Вот и води на кощеев-берендеев маленьких спецшкольников.
И во дворе он водится с одним малышом по имени Ика. Дедушка у него из Грузии, и полное имя — Ираклий. Он невысокий, слабенький, и его дразнят на улице за то, что он еще в пять лет сам выучился читать по энциклопедии. Никита постарше и защищает его от тычков во дворе. Это хорошо… А другой его приятель — это у семилетнего Никиты — лет двенадцати, ободранный и шпанистый Сявый, уже, кажется, и покуривает. И не поссорить их, не запретить… Ну а лучший его друг, тот всегда толчется у них в квартире — красивый, как девочка, и все сносящий, вплоть до Никиткиных кулаков увалень Андрюха. Столько всего в сыне…
Никитка теперь скреплял настороженные семейные отношения. Прекрасно это чувствовал и умел пользоваться. Стоило ей запретить что-то, он выжидающе смотрел на отца. Или — это действовало безотказно — заранее выпаливал ей с Виктором: «Сэнкъю!» — с образцовым произношением. Сын уверенно разделял и властвовал. Теперь они негласно соревновались в заботах о нем. И если она покупала сыну самокат, то Прохарчин сейчас же доставал экспериментальный подростковый велосипед! Никитка ликовал.
Ей было тошно и страшно от этой заботы-отчуждения. Они давно уже не говорили ни о чем, кроме организовать и достать. Последнее, что было организовано Прохарчиным в их совместной жизни, — поездка за щенком для Никиты.
Летом, после третьего класса, сын горячо, до слез просил собаку. Прекрасного, может, даже с медалями молодого пса, потерянного хозяевами, можно выбрать в одном месте; только позвонить Лукину, объяснил Виктор. Помещался этот ветприемник для собак на улице Юннатов. Она не знала, как там и что. Поехала с Никиткой.
— А, вы вон кто. Да можно будет посмотреть кое-что, — сказал лениво опухший служитель и постарался содрать с нее «сколько не жалко», прежде чем вести. Повел в длинный барак, и в нем зарешеченные боксы. Запах и затравленный вой за загородками… «Да что это такое, зачем?» — подумала она. И вспомнила разговор во дворе старика с женщиной: он нашел здесь «своего». Отловили, говорят, на улице. Но отдадут только через десять дней. Это значит — положен карантин на болезни, такой срок.
«Ясно. Все понятно… И убирать тут можно не в каждом боксе. Они в таком состоянии… Что же это не предупредили? Как выйти отсюда?»
У Никитки квадратные от испуга глаза… Пока она осматривалась вокруг, он приник к клетке с рыженьким бульдожкой с перебитой лапой. Рядом дико и безголосо взлаивал матерый красавец с черной спиной, овчарочьей породы. Она оторвала Никитку от клетки и потащила обратно, где, кажется, был выход и мелькнула спина служителя.
— Не нравится, дамочка, ну как нравится. Стойте, покажу еще там.
ebooksa