Тяжелая кровь билась в виски… Страшно и невозможно понять. Виктор не выглядел очертя голову увлекшимся. Должно быть, это было что-то случайное, а сейчас оказавшееся кстати. И теперь возможна была меновая операция: ее с сыном на… — что там у этой наглоглазой дамы? — возможности продвижения и связи, отменный комфорт для него в бездетной семье?
Что-то такое она кричала… все подряд, пока не почувствовала его уязвимую точку. Да, да, не свою, а его! Пришло злое вдохновение.
— Бери сына! Завтра же ты переходишь туда и возьмешь… ты возьмешь с собой Никиту!
Прохарчин смотрел на нее насмешливо. Повисла пауза. В соседней комнате сынишка проснулся от шума. И Прохарчин сказал:
— Поменьше крика.
Он не поверил и на десятую часть…
С мстительным удовольствием, наплакавшись перед тем до колотья внутри в пустой в обед комнате машинистки, она позвонила Виктору на работу. Хорошо, что его не было, — передала какому-то старшему экспедитору Суханову, чтобы муж взял ребенка из детсада, как хочет, будет некому его забрать!
Вечером она, нелепо прячась за телефонную будку около детсада, смотрела и ждала. (Много спустя, потом, что бы ни случалось с Никиткой, особенно если сын заболевал, она повторяла про себя: это ей за тогдашнее!) Увидела, как Прохарчин, неумело зажимая его руку и крупно шагая, вел мальчугана в другую сторону от дома, к остановке. Никита как-то оробело оглядывался.
Ей казалось сейчас главным не выпустить и удержать. Как же, нужны будут той пустоглазой осложнения в виде чужого ребенка!
Через неделю Прохарчин вернулся… Нужно было настороженно и старательно начинать все сначала.
Снова потянулся этот налаженный порядок в семье и длился года три. Но каким тягостным он оказался…
Она говорила себе, что главное тут Никита, которому нужен отец. Но была еще и ее собственная тяга и привычка к ограждающей мужской защите и пожизненному подчинению. Должно быть, тут было российское и деревенское. Прав был когда-то Прохарчин, углядевший ее покладистость в домашних делах. А теперь выходило, что именно он решил, что им не по пути в его дальнейшей влиятельной и удачливой жизни.
А суть была в том, что что-то ей мешало не просто пользоваться, а радоваться (это и было главное) мужниной практичности.
Она его почти не судила: считала, что все это в конце концов для семьи. И все же: какие неприятные эти «доброхоты», достающие им все. Иногда она догадывалась, что для них махинации и доставательство совсем не удовлетворение их житейских потребностей, а вопрос почти необъятного — как они сами сознавали это — могущества. С какой издевкой они обсуждали глупейший вид такого-то, который хотел — вы подумайте-ка! — взять по разнарядке что-то, не намереваясь что-либо в знак признательности. Она едва могла скрывать неприязнь к его знакомым.
Так вот в ней всколыхнулось мамино, давнишнее, из детства, когда иной раз, замученная докучливыми просьбами, Любовь Кузьминична укоряла и кричала, но делала все для других бескорыстно и даже в ущерб себе.
Может быть, она и приняла бы внутренне правила их игры… Но по этим правилам как раз и была возможна коммерческая операция обмена ее с сыном на ту женщину. И в свою очередь, возможно это было потому, что Инна не вписывалась полностью в его жизнь. Все это было не нужно и страшно додумывать до конца…
В то же время она не могла полностью отказаться от его «доставательства». Почему те и эти услуги и блага удается получить по большей части только методами Прохарчина? Боже мой, чего же она хотела? Хотела, чтобы все было и чтобы не было около них этих скользких людей. Или хотя бы, чтоб ей не знать…
Жизнь мужа теперь в основном проходила вне дома. А их разговоры за завтраками походили на снабженческую планерку, где распоряжения отдавала она. Он уточнял или поправлял: все-таки практический опыт Виктора был бесспорным.
Она переменилась. Пригляделась к женщинам вокруг… Сейчас, в двадцать восемь, она была зрелой и знающей свою привлекательность женщиной. И оказалось: так все просто. Она ловила на себе оценивающие взгляды мужчин. Ей нужно было выглядеть не хуже той дамы из машины. Инна с удовольствием проверяла впечатление на окружающих. И Виктор присматривался к ней с настороженным любопытством. Она еще не поняла, хорошие ли это перемены для нее.
Однажды он сказал, как бы размышляя вслух: что с женщиной все прочно, пока она раз не решится уйти, а потом это отрезанный ломоть. Он махнул рукой. Во всем у Виктора были свои правила и весомые резоны.
ebooksa