Голод я утолил, а фрукты немного приглушили жажду, но полностью избавить от саднящей боли в горле могла только вода. Как назло, кожаный мешок лежал на солнцепеке, очень сильно нагрелся, и хотя я старался держаться как можно ближе к горловине – духота в бауле стояла невообразимая. Я обливался потом, но это был добрый знак: если человек потеет, значит организм не совсем еще обезвожен и мне достаточно время от времени глотать свежего воздуха, чтобы продержаться до конца. Слишком долго я шел к цели, чтобы теперь сходить с дистанции у финишной черты.
Я лежал в кожаном мешке – не могу удержаться от сравнения, – похожий на зародыш в утробе матери. Потел я так, что, казалось, еще секунда – и захлебнусь аммиаком. Снаружи смутно доносились какие-то звуки. Изредка раздавались громкие возгласы толпы.
Когда грузчики, закончив работу, покинули баржу, я рискнул высунуться и глотнуть свежего воздуха. Судя по солнцу, время было около одиннадцати часов, хотя солнце в Онабаке, как и луна, так скособочилось, что полагаться на него с уверенностью было нельзя. Наши ученые говорят, что теплый климат в долине и продолговатая форма солнца и луны объясняются «присутствием в нижних слоях стратосферы силового поля, фокусирующего лучи». С тем же успехом они могли утверждать, что на светила навели порчу злые колдуны, – однако гипотеза ученых мужей вполне удовлетворяла и гражданское население, и военных.
Празднества начались около полудня. Я доел две последние сливы и обнаружил на дне корзины бутылку – судя по всему, с вином. Но рисковать не стал: в вино вполне могли подмешать Пойло.
До меня доносилась музыка. На берегу гремел оркестр, народ распевал псалмы. Потом оркестр внезапно умолк и толпа заревела:
– Да здравствует Мэрад! Мэрад – это Бык! Слава Шиду-Прорицателю!
Оркестр грянул увертюру к «Семирамиде». Ближе к концу музыкального вступления баржа вдруг вздрогнула и отошла от причала. Я не услышал ни стука мотора, ни скрипа паромных канатов. Баржа двигалась сама по себе – еще одно чудо Мэрада.
Увертюра завершилась бурным каскадом аккордов, и кто-то закричал:
– Аллегории – гип-гип-ура!
Толпа отозвалась троекратным возгласом восторга, и наступила тишина. Слышно было только, как волны бьются о борт. Некоторое время никаких других звуков я уловить не мог. Потом послышались тяжелые шаги. Я нырнул в мешок и замер. Кто-то подошел к мешку и сказал:
– Похоже, забыли завязать.
Я узнал рокочущий голос Аллегории.
– Ах, Алли, какая разница? Оставь ты его в покое, – отозвался женский голос.
Я готов был благословлять этот голос, если бы не одно обстоятельство: он принадлежал Алисе.
Я был в шоке. Но настоящий ужас охватил меня через минуту, когда в горловине мешка показалась зеленая четырехпалая лапа. Нащупав шнур, Аллегория стал затягивать горловину, и я увидел перед самым своим носом бирку, прикрепленную к шнуру. На ней было написано:
…Я выбросил в реку останки своей матери!
Этот факт настолько ошеломил меня, что я на время позабыл о другом печальном обстоятельстве: мешок мой наглухо завязан, а у меня нет даже ножа. Похоже, мне суждено умереть от удушья.
Надо мной продолжал громыхать голос Аллегории:
– Как прошла встреча с сестрой, Пегги? Она обрадовалась?