— В наше время человек заботится о себе и сам себе самый лучший друг. Самый верный, самый искренний, самый надежный друг — сердце мое забилось от сильного чувства привязанности к самому себе… Я овладел собой, но неохотно: — Стоп, стоп, смотри на руки! Ага… Ясно! Простая машинка и эффективная.
Примерно десять минут продолжал в том же духе. И должен отметить, что когда я снова собрал флексор, у меня уже было представление как о его устройстве, так и о способах использования. Одно-два упражнения, конечно, не сейчас, а после обеда, и тогда я бы чувствовал себя вполне уверенно в его компании. Но, конечно, после обеда! При всем том, что кризис в моем состоянии миновал. Она была права. Одеста! Одеста! Не смиряйся, не успокаивайся… Нельзя смиряться и успокаиваться! Мы не «ничто» по аравнению с ними! «У них нет души человеческой», — как удачно выразился сам Вей А Зунг. Бедняги. Я убрал флексор в чехол и повесил у пояса. Бедняги! Я воображал, что ненавижу их. Какое заблуждение! А они? Эйфория!.. Но, когда знаешь, что хорошие чувства, которые ты испытываешь, навязаны извне, то наряду с ними испытываешь затаенное отвращение. Отвращение к самим этим хорошим чувствам. И не преступление ли доводить человека до такого состояния? Ведь так?..
Я подошел к окну, но даже не остановился перед ним, а тотчас же вернулся и сел в кресло. Теперь я уже успокоился и вообще был в совершенно уравновешенном состоянии, однако ничто не мешало мне выждать еще полчаса или час. А потом — снова за работу. «Работа». Звучит нелепо, если вдуматься в ее содержание. Внезапно язспомнил о Джеки. Не сомневался, что с Элией он в надежных руках, но мне ужасно захотелось, чтобы он был здесь со мной. Веселый, игривый песик! Да хорошо бы и Элия пришла. Встречу ее поцелуем!.. Что же мне хотел передать Дженетти? Что же он написал на том несчастном клочке пленки?
— Да! Входи! — закричал я, когда понял, что кто-то уже давно подает мне сигналы из-за двери. — Входи, входи!
Последние слова были излишними, потому что Рендел уже закрывал за собой дверь.
— Симов? — его совиные глаза совсем округлились. — Ты здесь?
— А что, не должен был? — отпарировал я вопросом.
— Сказать по правде, я удивлен. Другими словами: я надеялся, что тебя не найду.
— Если бы я знал, что ты меня ищешь, и я бы надеялся на то же самое, — сознание, что я отлично собой владею, наполняло меня радостью.
— Я возвращаюсь из биосектора, — пояснил Рендел. — Опоздал. А вчера весь день, одни заботы и неприятности. Иначе я бы пришел вчера.
Я пытливо рассматривал его. Он стоял, держа руки за спиной, как будто они его смущали, и покачивался, впрочем мастерски пружиня взад-вперед с носков на пятки, старательно сохраняя на своем длинном, я бы сказал, почти лошадином лице, одно и то же сосредоточенно углубленное выражение. Именно оно больше всего меня заинтриговало — ибо свидетельствовало об усиленно скрываемой психической неустойчивости, которая могла бы дать мне некоторые преимущества в диалоге, если сам я буду уверен в себе. Однако я с огорчением осознал, что у меня сейчас аналогичная мимика. И заколебался по поводу возможности пускаться сейчас в какой-либо диалог.
— Но зачем начинать с обмана? — спросил меня Рендел и настойчиво стал ждать ответа.
— Действительно, зачем? — ответил я.
— Смысла нет, — согласился он, тряхнув головой. — Поэтому слушай: до сих пор я умышленно сторонился тебя! У меня были заботы и неприятности, правда, были, но они мне не мешали встретиться с тобой. Просто я затаился. Потому что колебался, и не знал, как поступить.
— А теперь не колеблешься, — догадался я.
— Нет. Уже нет.
Я решил не искать подоплеки в его отзывчивости. И постарался воспользоваться моментом «его доверия», который, по всей вероятности, никогда не повторится, по крайней мере, по отношению ко мне.
— Садись, — сказал я. — Кофе, что-нибудь прохладительное?
— Нет, нет! — замахал он руками. — Не трудись. И без того у меня такое чувство, что я совершаю ошибку.
— Что заставляет тебя сомневаться в себе? — я наклонился к нему, демонстрируя свое расположение.