Властитель мира

Годфруа показалось, будто за застывшей маской, которой прикрывался Петр, скрывается глухой гнев, который только и ждет повода прорваться. Это его не удивило, он знал, насколько Praetor peregrini ненавидел неожиданности, как и вообще любые события, которые не мог контролировать. Удивило герцога Лотарингского другое: отсутствие его друга, капитана корабля Гуго де Вермандуа, который принес Совету свои извинения, сославшись на технические причины: серьезные проблемы на судне, требующие его личного присутствия. Разумеется, опирался он исключительно на собственную интуицию, но готов был поспорить, что пустовавшее сейчас кресло Гуго было делом рук Роберта де Монтгомери. Годфруа не сомневался, что в сложившихся обстоятельствах этот дьявол Роберт приготовил какую-то подлость, но не мог угадать, какую именно.

– Сеньоры, – начал Петр голосом, не оставлявшим сомнений в его настроении, – объявляю внеочередную сессию Совета крестоносцев открытой! Напоминаю, что мы собрались здесь, дабы рассмотреть дело лейтенанта Танкреда Тарентского, его поведение как представителя нашей армии, а также события, в которых он принял участие этой ночью. Учитывая характер произошедшего, а также социальный статус заинтересованного лица, я счел, что данное дисциплинарное заседание предпочтительней чисто юридической процедуры. Если ни у кого нет возражений против этого решения, мы можем начинать. – Петр сделал паузу и подождал несколько секунд, не выскажется ли кто-нибудь из баронов, потом торжественно приказал: – Стража, введите Тарента-младшего!

Два стражника, стоящие у двери, распахнули створки, и Танкред Тарентский зашел в зал. Асессор объявил:

– Танкред де Отвиль, называемый Тарентским, сын Эда Бонмарши, графа Лизьё, и Эммы де Отвиль!

В темно-сером парадном мундире, с перекинутым через грудь расшитым шарфом метавоина, боевыми наградами у сердца и золотым галуном на левом плече, он вышел в центр зала и оказался в точке пересечения всех взглядов. Там он остановился и с благородным и серьезным, несмотря на осунувшиеся черты, выражением лица вытянулся во фрунт перед Петром Пустынником.

Боэмунд Тарентский, с момента прибытия на Совет так и не разжавший зубов – в таком гневе на племянника он пребывал, – при виде его стати и выправки невольно ощутил прилив гордости. Он не был уверен, что в возрасте племянника и при подобных обстоятельствах сам смог бы держаться с таким мужеством.

Лейтенант склонил голову перед Петром, и тот смог начать:

– Танкред Тарентский, вас призвали предстать перед нами, чтобы вы ответили за свои недавние действия, и в частности за трагические события сегодняшней ночи, которые сами по себе дают основания для созыва данной внеочередной сессии Совета. – Он сделал паузу и продолжил: – Прежде всего, солдат, должен сказать, что с самого начала этого путешествия я слышал о вас чаще, чем мне бы хотелось. Ваше происхождение должно бы обязывать вас подавать безукоризненный пример; однако же, напротив, вы с редкой настойчивостью выставляете себя напоказ…

– И самым пагубным образом! – влез Роберт, которого уже сжигало нетерпение.

Петр испепелил его взглядом, не сделав замечания за то, что его перебили, и продолжил:

– До нас регулярно, причем из различных источников, доходили рапорты о вашем недисциплинированном поведении, в частности в связи с трагическим делом о смерти мадемуазель Манси, но также и о ваших граничащих с богохульством высказываниях или же о сознательном разрушении военного оборудования. Остановлюсь на этом, список еще длинный.

Воспользовавшись паузой в речи Петра Пустынника, Танкред захотел защититься:

– Бо́льшая часть этих обвинений всего лишь клевета, сеньор претор. А что до обоснованных, я легко могу оправдаться…

– Замолчите! – тут же прогремел глава Совета самым повелительным тоном. – Хотя все эти действия предосудительны сами по себе, не они привели вас сюда. Долгое время благодаря вашему положению и послужному списку Совет проявлял к вам снисходительность, но сегодня ваше поведение перешло все границы! Вы пошли на убийство, причем особы уважаемого советника Роберта де Монтгомери, члена Совета.

– Уважаемого? – не удержался от иронии Танкред.

– Осторожней, молодой человек! – прорычал Петр Пустынник голосом, в котором клокотала едва сдерживаемая ярость. – Не испытывайте моего терпения, или же вы окажетесь в камере без всякого дальнейшего рассмотрения!

– Его подручный был отъявленным бандитом, – попытался оправдаться Танкред, указывая пальцем на Роберта де Монтгомери, – он…

– МОЛЧАТЬ! – заорал Петр с выпученными глазами. – ХВАТИТ!

Редко можно было увидеть, чтобы духовный вождь крестового похода до такой степени потерял самообладание. Никто в зале не смел шелохнуться. Поняв свою ошибку, в знак почтения Танкред опустил голову. Роберт был на седьмом небе: его враг топил себя сам, даже не нуждаясь в посторонней помощи; встревоженный Годфруа поглядывал на дядю обвиняемого, который, казалось, внутренне кипел. Зная Боэмунда так, как его он знал, герцог подозревал, какие адские муки претерпевает гордый сицилийский нормандец при таком публичном унижении.

Дав напряжению немного улечься, Петр Пустынник продолжил: