С туфельками и правда вышел промах. На балу Харриэт сосредоточилась на том, чтобы сохранить иллюзию платья, а вот про туфли позабыла. Вот чары и развеялись. На ногах у нее «красовались» стоптанные башмачки, те самые, которые были на ней в день смерти.
— Нет! Никакая я не прислуга!
— Врешь!!!
— А вот не вру!!!
— Врешь!!!
— Посмотри, какая она бледная, — засомневалась одна из девочек. — Может, и правда не прислуга?
— Наша посудомойка тоже бледная, — возразила другая, — потому что весь день в работает в подвале.
— Вот именно!
— Да чего вы все ко мне привязалась! Хватит уже! А то…
— А то что? — сощурилась Генриетта. — Будешь драться? Только попробуй, и тебя тотчас отсюда выкинут и больше никогда не пустят!
Рано или поздно их диалог докатился бы до «мой папочка сожрет твоего папочку,» но Харриэт привыкла полагаться только на себя.
— А то я испорчу тебе платье.
— Не посмеешь! Мне шили его во Франции! Разве не видишь, какое дорогое! Хотя тебе-то откуда знать, если одна моя булавка стоит больше, чем весь твой наряд.
— Посмею!
Прежде чем юная леди успела отскочить, Харриэт приложила руку к ее подолу. Ладонь призрака оставалась чистой, зато на голубом шелке появился грязный отпечаток, который заколосился гифами плесени.
— Аааа!!! — взвизгнула девочка и попыталась стряхнуть с себя эту гадость, но она намертво приросла к платью. — Аааа, уберите от меня это немедленно!! Ты что наделала!
Продолжая визжать, Генриетта убежала. За ней последовали верные фрейлины, впрочем, держась на почтительном расстоянии. Вдруг эта штука переползет и на их прелестные платьица? Как потом объяснить родителям?
— Как ты это, а? — спросил у Харриэт ее недавний партнер по танцу, во все глаза глядя на ее руку, где только что была перчатка. За его спиной маячили трое мальчишек.
— Тю, — сказала Харриэт, — это ж совсем просто.
Она подула на ногти и начала полировать их о рукав.