— А то давай, — улыбнулся Уилл.
— Мне и эта хороша. А ты полезай.
Он все еще смотрел на плющ, шевелившийся в тусклом утреннем свете.
Уилл подпрыгнул, ухватился за первую, вторую, третью скобу и посмотрел вниз.
Отсюда папа, стоявший там, на земле, выглядел маленьким, осевшим. Почему-то не хотелось оставлять его в ночи, словно покинутого в беде. Уилл поднял было руку, чтобы схватиться за следующую скобу, но остановился.
— Папа, — прошептал он, — тебе просто слабо!
— Это еще почему?! — молча кричал папин рот.
Он подпрыгнул и ухватился за скобу.
И с беззвучным смехом мальчик и мужчина, не останавливаясь, карабкались по стене дома, одновременно перехватывая руками и упираясь ногами в скобы.
Он слышал, как папа поскользнулся, но удержался и нащупал ступеньку.
Держись! — мысленно подбадривал он.
— Эх…!
Отец тяжело перевел дыхание.
Закрыв глаза, Уилл молился про себя: держись, держись…
Старик напряженно вздохнул, выругался свирепым шепотом и опять полез.
Уилл открыл глаза и продолжал карабкаться; оставшийся путь был высоким, прекрасным, приятным, удивительным и гладким! Они подтянулись и сели на подоконник, одинакового роста, одинакового веса, освещенные одними и теми же звездами, и сидели, обнявшись, давясь от приступа смеха, который навалился на них сразу, охватив обоих, но они сдерживались, опасаясь всевидящего Бога, мамы и ада; они плотно зажимали друг другу рты и чувствовали, как из них фонтаном бьет согласное горячее веселье; так продолжалось мгновенье за мгновеньем, и глаза их светились, они были полны влаги и любви.
Потом, в последний раз крепко обняв сына, папа ушел, дверь спальни закрылась.
Опьяненный чередой ночных событий, предчувствием еще более важных и сложных откровений, которые вдруг открылись в папе, Уилл отшвырнул ослабевшими руками одежду, отпихнул ее восхитительно натруженными и побаливающими ногами, и как бревно повалился в постель.
Он спал ровно час.
И потом, словно припомнив что-то, мельком увиденное, проснулся, сел и посмотрел на крышу дома, где жил Джим.