— Ты прав, Эномай. Ты пойдешь убивать. И я пойду убивать.
Уходим в ночь.
— Калиги... Калиги не жмут? Это же первое дело, госпожа Папия!
— Не жмут, Аякс. Не волнуйся.
Одноглазый прав: обувь — самое важное в походе. Особенно когда идешь не по дороге, даже не по тропе.
— Ох, госпожа Папия, это ты чего, из-за Ганника-болтуна? Героиней стать решила? Они и без того должны статую посреди лагеря поставить.
— Рано еще статуи ставить, Аякс.
Уходим в ночь. Позади — белые виллы на склоне, калужская дорога, знакомый милевой камень возле поворота. Вокруг — тихий ночной лес. Нас много, но идем тихо, п°чти неслышно. Успели привыкнуть — не первый поход и не второй.
— Запомни, Папия, сейчас ты — не внучка консула. Ты — обычный боец. Приказы не обсуждать, а выполнять!
— Есть выполнять, мой Каст!
Каст — старший. Его я совсем не знаю. Не из гладиаторов, ветеран, в войске Италии воевал еще мальчишкой, говорят, из семьи жрецов, как и Крикс. Немолодой, молчаливый, суровый. Куда идем — знает ли он. Наше дело — выполнять приказы.
Уходим в ночь.
Вождь Ганник не прав — не совсем прав. Война идет, на этой войне уже гибнут. Незнакомые, знакомые... Из трех братьев Ресов младшего уже похоронили, средний ранен. Каждую ночь отряды расходятся по горным тропам. А после эхо приносит вести — о сожженных виллах, о добыче, взятой в маленьких городках. Не всегда — порой возвращаются так же тихо, как уходили, и только вожди знаю успешен ли был поход.
А иногда — не возвращаются вовсе.
Уходим.
Я напросилась в поход просто из злости. Прав одноглазый Аякс — задели меня слова Ганника, полоснули плетью до сих пор рубцы ноют. Женщин в нашем лагере, а особенно по виллам, где мы поселились, не так и мало, не одна я за своим парнем на Везувий поспешила. Их не посылают в бой — и не попрекают этим. У женщин и так много дел на войне. И, если бы Ганник упрекнул меня в том, что я бездельничаю днем и обнимаю моего Эномая по ночам, смолчала бы. Но измена? Ганник знает, зачем я была в Испании, и про сенатора Прима знает, должен знать!
Когда я сказала, что пойду с Кастом, Ганник только скривился. Скривился, дернул щекой. Не верит!
А вообще-то странно получается, ох странно! Сколько лет я мечтала об этом, сколько лет думала, во сне видела. Восставшая Италия, Бык на красном вексиллиуме, перекошенные от ужаса рожи ненавистных римлян. Этим и жила, ради этого и на волю рвалась. И что теперь? Если бы не Ганник, не злые его слова...
К Эномаю даже не стала проситься. Еще не хватало, чтобы он в бою не о победе думал, а о том, как бы жена под меч не попала! Он меня тоже отговаривать пытался, мой белокурый, но я и слушать не стала. Предательница? Девочка, что тешит Эномая-вождя по ночам? Словами отвечать не стану, на слова мы все богаты!
Ветка легко коснулась лица, и я заставила себе все забыть. Потом, все потом! Идти еще долго, я недаром подобрала себе удобные калиги.