Обогреватель работал на износ, это чувствовалось. Над головой – распахнутый люк, наполненный чернотой и завыванием ветра. Рядом – прозрачный астроколпак.
Никого.
Рамон тихонько расстегнул молнию парки. Сунул руку за пазуху, извлек из кобуры «аграм». Перевел предохранитель в режим одиночных выстрелов. И потянул на себя дверь, ведущую в жилые отсеки вездехода.
Коридор, тусклое освещение.
Слева – дверь камбуза. Справа – ряды двухъярусных спальных полок, спрятанных за полупрозрачной перегородкой.
Изгиб коридора.
Рамон остановился на пороге кают-компании. Откидной столик, три кресла, привинченных к переборке. Окошки иллюминаторов, покрытые инеем.
За столом сидит человек.
Сидит и ухмыляется, глядя на непрошеных гостей.
– Проверь сортир, – приказал Никита Ефимычу. Азарод с топором на плече скрылся в недрах вспомогательного отсека.
– Чисто, – сказал Кадилов.
Теперь два ствола смотрели на пассажира вездехода. Его лицо Рамону не встречалось в прежней жизни. Борода с проседью, короткая стрижка, очки. Поверх клетчатого свитера – расстегнутая парка.
– Здравствуй, Никита, – мужик слегка поклонился. – Давно не виделись.
– Лайет.
– Ты меня помнишь, – обрадовался бородач. – Это льстит. Пришлось занять новое тело для разговора. Надеюсь, ты не будешь возражать. Толик, и тебе привет.
– Где Полина? – перебил Рамон.
– Спешишь, – вздохнул мужик. – Не любишь темное время суток?
– Кто его любит, – буркнул Кадилов.
Из кормового отсека вышел Азарод.
– Чисто.