Слёзы навий

22
18
20
22
24
26
28
30

— Кто ж его знает… — начала осторожно.

— Алька, он меня услышал, клянусь, услышал… — перебила Ника. Голос сорвался, став глухим. И Аглая отчетливо поняла, каких усилий стоило той не рыдать в голос, не выть побитым жизнью псом в серое небо.

— Я впервые с нежитью встретилась. Может, и правда слышал. — Спорить с подругой, у которой в глазах мелькали безумные огоньки, точно не стоило.

Ника вздохнула.

— Я не знаю, смогу ли понять и… бросить… Смогу ли в следующий раз оттолкнуть и не пойти следом.

Аглая всмотрелась в Нику. Пустота в глазах. Совершенная отрешенность, еще более страшная, чем тьма в Тимире. Аглая вцепилась в плечи подруги.

— Даже не смей думать!

— Как не думать? — Ника осторожно высвободилась из рук Аглаи. — Может, к лучшему… Это же больно. — Лицо стало напряженным. — Как я без него вернусь?

Аглая отвела глаза. Что она должна ответить? Что и сама полночи думала, как смотреть в лицо родителям Стаса? Или о том, что она не верит в их возращение? А может, напомнить, что Стас не один ушел, с ним еще Игнат и Рита, и они тоже могут быть…

— Ника, в жизни по — всякому выходит. Нельзя вот так… Нас родные потеряли. Ты о них подумай…

— Тебя, может, и потеряли. А у меня он один родной и был. Я других не знаю никого. Родители уехали на заработки, а время такое было… Не знаю… — Она поморщилась. — Не взяли меня, короче. Оставили бабке, а та через полгода померла. Меня в приют отправили. Два года там была, пока тетушка не забрала. Она и вырастила. О родителях совсем не рассказывала. Я спрашивала. А она: «Зачем тебе? Нужна была бы, забрали». А теперь видишь, как выходит, и Стас мне не нужен, раз я его здесь оставляю.

— Ты не так все поворачиваешь. Здесь все по — другому…

— Не по — другому… Ты знаешь, о чем я в детстве мечтала? О семье. О большой дружной семье. Чтобы детей орава. Чтобы бабушки были, к которым по выходным в гости всей семьей… — Она замолкла. Лихорадочно вцепилась бледными пальцами в холстину. — У тебя была бабушка?

— Была, — приглушенно ответила Аглая. — Хорошая. Знахарка местная. Она в старообрядческой общине жила. Диковатые немного люди, но добрые. Мне у них нравилось.

Ника удивленно вскинула брови, пальцы расслабились, выпуская холстину.

— Правда, что ли? Прям вот знахарка, травки там всякие, как Тала?

Аглая кивнула.

— Почти как Тала. Странно это так. Она была, а больше в семье никто не врачевал. А бабуля травки собирала, заговоры читала, людей и животину лечила. Высокая, худощавая, в темном платке. А глаза добрые, она меня молоком из крынки поила. Я ее такой и запомнила. Утром встанешь, а на столе молоко. Вкусное. — Аглая прикрыла глаза. — Еще соседка запомнилась. Семья у нее большая. Мелких четверо. Кричат, вопят, то зубки режутся, то температура, то на солнце перегрелись. А иногда и просто разбалуются. Бабуля услышит и идет туда, кого по голове погладит, кому пошепчет чего — то только ей ведомое — все успокоились, болезнь прошла. Соседка потом бабушке то сырников, то пряников несет. К ней из всей общины люди ходили. А однажды… Община дремучая, воду из местной речонки возили. И был у них коняга, приученный к тому делу. Белый в черных пятнах. Умный — жуть, детвора его любила. Мы иногда сворой на него заберемся, а он идет смирно, боится кого уронить. Яблоко протягиваешь, осторожно одними губами берет.

Просыпаюсь как — то поутру, слышу, сосед ругается. Выбежала в чем есть во двор. Стоит наш пятнистый, на нем чужой мужик верхом сидит. Харя мятая, в глазах слезы стоят. Вышла бабуля, смеется: «Ну что, будешь еще чужую скотину уводить?» Мужик морду воротит, смотреть в ее сторону боится. А она ждет. «Не буду». Бабуля ему: «Ну, так и знай, как сызнова чью скотину уведешь, так твой век и своротится. А теперь ступай». Развернулась и, не оглядываясь, в дом пошла. А как зашла да дверью хлопнула, мужик тот с коня и свалился. «Заговоренный он, — пояснил мне тогда сосед. — От ворья. Всю ночь таскал на себе, покуда назад в село не принес». — Аглая подавила вздох. — Это было последнее лето, когда я у бабушки была. А потом мы перестали ездить к ней. Объяснять не нужно было, сама поняла. Одна обида осталась, даже не простилась.

— Все мы смертны… — печально кивнула Ника. — Хорошо, когда так. А если как Стас…