Слёзы навий

22
18
20
22
24
26
28
30

— Тихоном величай.

— Добре, Тихон, а меня Радомир. Хочешь, Радом зови, не в обиде буду.

Старик расплылся заискивающей улыбкой.

— Здоровья тебе, Рад! Я уж помолюсь, чтобы ярмарка славная твоей семье вышла.

— На том и договорись, старец Тихон, — кивнул глава.

Старик махнул короткой рукой, девки, не глядя на Радомира, поспешили к обозу. И только бледный шел не спеша, на секунду остановился рядом с Радомиром и бросил всего один взгляд. Конь под главой нервно переступил с ноги на ногу, а у самого Радомира сковало душу. Будто бледный в нее саму глянул и вывернул наизнанку.

«Его первого, ежели что, нежити и отдать».

Он хотел было хлестануть наглеца, дабы не взирал так на главу, да только тот уж ушел. И когда успел? Радомир и не приметил. Оглянулся, привставая с седла. Бледный подходил к обозу, в котором уже устроились старик и девахи. Походка ровная, уверенная, так даже его охотники не ходят. Радомир перевел взгляд на Марью. Та хмурилась, смотрела на чужаков из — под бровей.

«Зря взял их», — подумал Радомир, чувствуя, как под ним нервно начал перебирать копытами гнедой. И Марья неспроста косится. Недоброе чует. А чуйка у нее хорошая. Она лихое дело по запаху различает. Но тут что — то другое, не на бледного смотрит жинка, нервно теребя поводья, хмурится не на старика — карлика, а на девку русую, с ненавистью так и прожигает пылающим взглядом. И чего это она?

На всякий случай кивнул одному из охотников. Тот отделился от группы и встал за обозом. Так — то оно лучше будет под присмотром.

— Двигай! — прикрикнул Радомир и ударил шпорами. Гнедой хрипнул возмущенно, но дрожать перестал и почти сразу перешел на рысь.

* * *

Ближе к закату показался высокий забор. Широкие врата закрыты. На вышках зевающие молодцы.

Древ — небольшая деревенька. Не слишком гостеприимная. Чужаков сторонятся. Но другого постоя на пути не будет.

— Здесь заночуем! — прикрикнул Радомир.

Путники всю дорогу не говорили ни слова. Бледный сидел, накинув на голову капюшон так, что лица видно не было. Старикан ерзал и все засовывал руку за пазуху. Один раз обернувшемуся Радомиру почудилась высунувшаяся из — под руки коричневая мордочка мелкого зверька. И тут же спряталась. Девахи сидели, тоскливым взглядом провожая тропу. «Да чего радоваться? — мысленно подметил глава. — Никак женихаться везут, а там кто попадет, немыслимо. Быть женой соглядатая, оно, конечно, для слабой деревеньки добро. А вот каково жинке — то? Иной раз посмотришь, вроде и человек, а как обернется. Жуть. Да и как по другому — то, они ж нелюди, бесы. А откуда у беса любовь или жалость? Не будет счастья девчонкам, оттого и смурные, неразговорчивые».

Марья поглядывала на них и хмурилась. Ее взгляд не нравился Радомиру, он чаще оглядывался, присматривался к невестушкам. И чем чаще он озирался, тем мрачнее становилось лицо Марьи. А он уж и не смотрел на нее, все приглядывался к русой. Вроде и невзрачная. Лицо блеклое. Но если присмотреться… От их девок отличается. Руки, выглядывающие из — под плаща, вовсе и не худы, белы, тонки, как лучина. Такую защищать, а ее бесам. Вторая, хоть и краше, а глаза темные, невзначай как глянет, прожигает. Видать, бледный — брат ей, у обоих взгляды тяжелые, — сравнивал Радомир. А сам все к русой возвращался и мыслями, и взором, чувствовал себя вроде даже постыдно, будто не просто рассматривал — любовался уже. А ведь он даже не видел, что там под плащом скрыто. От этой мысли в жар бросило. Радомир встряхнул головой, что его конь. Ишь, какие мысли возбудила девка — то. Он про себя засмеялся. Может, и неспроста Марья ненавистью лютой на невестушку смотрит, чует сердце жинкино.

Он остановил гнедого.

— Открывай, Радомир из Гринадежа, с обозом.

— Много вас? — полюбопытствовали из — за ворот.

— Пять девок и мужиков пятеро. Да смирные мы, утром далече пустимся. Что ты как первый раз… — Радомир спешился.