Сумерки

Иван сидел за столом ни жив ни мертв, ожидая появления новоявленного работорговца, решившего купить себе наложницу, — ведь именно таким представлялся ему нынешний Лизин жених. В прихожей зашумели, двери отворились, раздалось: «Добро пожаловать, сударь».

Иван в страшном волнении глядел на притворенные двери, ожидая выхода жениха. Лиза же потупила взор, стараясь глядеть лишь перед собой. В этот момент она походила на овечку, коих так любят изображать на фаянсах, деланных под немецкие.

Шум все возрастал, приближаясь к дверям, которые наконец разом распахнулись, и в гостиную вошел граф Драчевский.

— О! — вырвалось у Ивана.

Граф, увидев сидевшего за столом Безбородко, тоже сильнейшим образом смутился, однако уже через пару секунд полностью овладел собою и, поглаживая холеной рукой черную бородку, подошел к столу.

— Здравствуйте, сударь, — небрежным тоном обратился он к Ивану. Видимо, Прасковья Гавриловна уже успела ему шепнуть в прихожей, что у них гостит друг семьи. — Вот уж не ожидал вас здесь увидеть, — надменно произнес граф фразу, по праву принадлежавшую Безбородко.

Тому лишь оставалось проглотить унижение. Однако Иван не сдавался.

— Как, — обратился он, вскакивая со стула и повернувшись всем телом к Мякишкину и Прасковье Гавриловне, — и вы решились отдать единственную дочь свою, можно сказать, продать ее этому извергу? Как же вам не стыдно! — в сердцах воскликнул он, а уж нос начал сильно чесаться и слезы предательски подступали к огромным, широко распахнутым глазам, с недоумением взиравшим на родителей Лизоньки.

Драчевский небрежно повел бровями, что являлось для него характернейшей чертой недовольства. Иван же хотел еще что-то сказать, но слезы разом хлынули двумя потоками. Молодого человека заколотила мелкая противная дрожь, словно бы лихорадочное волнение, и он, махнув рукою, выскочил из гостиной, не желая, чтобы Лизонька видела его в таком жалком виде. Драчевский изобразил полнейшее недоумение на лице, оглядев оторопевших родителей невесты, и театрально развел руками.

— А ведь этот юноша не в себе, — заметил он. — Болезненный слишком.

— Оставьте Ивана Ивановича в покое! — неожиданно воскликнула Лиза и побледнела от смущения.

Граф внимательно поглядел на нее, но ничего не сказал, только пожал плечами и уселся за стол напротив будущей жены.

Иван же, подхватив накрывку, шапку и шарф с платками, выбежал на площадку и стал торопливо спускаться по лестнице, гулко топоя по каменным ступенькам. Уже у выхода его нагнал отставной поручик.

— Сударь, сударь, Иван Иваныч, дорогой вы мой! — вскричал он, несколько запыхавшись. — Вы это, вы все не так поняли, братец. Все не так, как кажется.

— Что не так? — сильно злясь и торопливо утирая лицо платком, воскликнул Безбородко. — Что я не так понял? Вы, сударь, дочку свою продаете, чего ж тут не понять! — Иван начал накручивать себе на шею множество платков, коими снабдила его в дорогу добрейшая Аглая Ивановна. — И ладно бы какому-нибудь приличному человеку! Так нет же, нашли во всем Петербурге самого что ни на есть ужасного человека и давай ему Лизоньку совать, дескать, бери ее, ешь!

— Что вы такое говорите, сударь? — оторопел отставной поручик и даже несколько отпрянул от Ивана, хотя до этого помогал надевать тяжелую накрывку.

— А то и говорю, что это зверь в облике человеческом, — не унимался Иван.

— Вы, похоже, и правда не в себе, — заметил Мякишкин.

Ему так удобнее было думать, потому что поручику было неудобно за не сдержанное перед отцом Безбородко слово, да и само сватовство графа казалось чем-то сказочным, чего в обыкновенной жизни не бывает. А теперь приходит в дом бывший жених и начинает говорить, что граф — зверь и изверг, каких еще в городе поискать. Конечно, Мякишкин несколько призадумался, но граф подсказал ему, как унять совесть, намекнув, что молодой человек еще сильно нездоров, а потому может быть слаб на голову.

Отставной поручик отодвинулся от Ивана еще далее и произнес: