Сумерки

— За что прогоняешь, батюшка! — воскликнул он. — Чем я тебе нонеча не угодил?

— Встань, Петруша, встань, — проговорил Гаврилов и подхватил бывшего денщика за локти, стараясь поднять его с пола. — Всем ты мне угодил, Петруша, да только не могу я тебя более держать. Нечем мне тебе скоро будет платить-то! — воскликнул он, дрожа от волнения. — И вы, Аделаида Павловна, простите, что от вашего предложения отказываюсь. Оно, ей-богу, мне сейчас как нельзя кстати, но не материально, а морально. Оно ведь у вас от чистого сердца идет, я вижу. Только Драчевский от меня столько захотел, что даже вам не потянуть.

— Эх, ваше превосходительство, — качая головой, сказал, тяжело вставая, камердинер. — Я ж не за деньги вам служу-то! За правду вашу, за честность и за то, что меня в люди вывели и завсегда солдат берегли, а не как к скотине относились. Я вам верен до гроба за то, что вы для меня… для меня…

Старик не выдержал и с рыданиями отошел от генерала. Стоявшая посреди гостиной купчиха, огромная и массивная, словно афишная тумба, только руками развела.

Внезапно в передней раздался требовательный звон колокольчика. Камердинер, разом забыв о рыданиях, поспешил отворять дверь. Все настороженно прислушивались, ожидая недоброго. Так всегда бывает, когда человек попадает в беду, то обязательно множественные несчастья выливаются на его голову словно бы из ушата. И если уж поминать русские поговорки, то никак нельзя обойти то, что «беда не приходит одна».

В передней раздался странный шум, затем стук шагов от кованых сапог, и в гостиную вошел спиною камердинер, широко расставив руки и грудью не давая пройти бравому приставу и двум высоченным жандармам, за которыми маячил, извиваясь как уж, Коперник.

— Не пущу! — грозно кричал дрожащим от волнения и возмущения голосом камердинер. — Не пущу! По какому праву? Не велено пущать!

— Пропусти, старче, у нас приказ, — старательно отодвигая плечом старика, чтоб никоим образом грубо не задеть его, говорил пристав.

Приставу все-таки удалось обойти верного камердинера и пройти в гостиную. Он бегло оглядел присутствующих, задержавшись взглядом на массивных формах стоявшей посреди комнаты купчихи, а затем остановился на сидящем на диване генерале.

— Генерал в отставке Гаврилов Семен Семенович? — полувопросительно, полуутвердительно сказал пристав, сильно смущаясь. — Прошу прощения, ваше превосходительство, но я имею предписание задержать вас и препроводить в долговую тюрьму, именуемую ямою.

— Это по какому такому праву? — внезапно надвинулась на него, грозно сдвинув брови, Земляникина. Она подошла почти вплотную к оторопевшему приставу, оказавшемуся ей почти вровень, и даже уперлась в него своей огромной грудью. — Это что еще такое? По какому, я спрашиваю, праву?

Пристав сильнейшим образом стушевался и, явно не ожидая такого солидного напора, стал медленно отступать с только что завоеванных позиций. В этот момент между двумя жандармами протиснулся юркий Коперник, которому страсть как хотелось окончательно унизить судебного противника, и мерзким тонким голосом завопил, размахивая только что изготовленным постановлением суда:

— А вот по какому праву! Вы тут, сударыня, не очень-то усердствуйте, а не то тоже заберем за компанию!

Софья, выйдя из своего угла, выхватила из рук плюгавого адвоката гербовую бумагу и быстро прочитала ее. Генерал, уже догадавшийся, что значит сей приход, велел камердинеру пропустить жандармов и стал собираться.

— Видать, такова моя доля, Сонюшка, — сказал он, понурив голову.

Камердинер неожиданно быстро убежал и тотчас вернулся, неся в руке теплую генеральскую шинель. Софья, поняв, что ничего уже сделать невозможно и ее отца непременно заберут в яму, принялась лихорадочно собирать вещи и прочее, что может генералу пригодиться.

— Господа, подождите, мы сейчас, — умоляюще обратилась она к приставу и жандармам.

— Да чего уж там, — все еще сильнейшим образом смущаясь и косясь на купчиху, произнес, подкручивая длинный усище, пристав. — Понимаем-с. Вы не торопитесь, ваше превосходительство, мы подождем-с. Можете еще с семьею попрощаться, мы покамест выйдем-с. А ну пошли, — нарочито грубо прикрикнул он на толпящихся в дверях жандармов и одновременно подхватил верткого Коперника за рукав.

Софья быстро собрала узелок, не давая себе расклеиться и метаниями по комнатам отстраняясь от нахлынувшей на душу скорби. Наконец генерал, собранный и одетый, встал посреди гостиной и старательно поцеловал сначала дочь, затем Аделаиду Павловну и, наконец, старого верного камердинера.

— Ну, прощайте, — сказал он. — Господин пристав! Я готов, — позвал он в коридор.