Наследство одержимого,

Тем временем служитель культа протопал по засохшей глине, сплошным слоем покрывавшей пестрый половичок в прихожей, и протиснулся на кухню.

— Все кощунствуешь, богохульник! Врага рода человеческого ублажаешь!

Сия приветственная фраза, обращенная к Эдику, была произнесена таким громким и хриплым голосом, что Сергей вздрогнул. А отец Филарет как ни в чем не бывало уселся рядом с Фырганом на всхлипнувшую скамейку и положил локоть на стол. Сергей, сперва несмело, а затем все более уступая высвобожденному водкой любопытству, принялся рассматривать представителя церкви.

Прежде всего бросалась в глаза борода батюшки Филарета. Темная, с сильной проседью, она была похожа на большой клок сена с застрявшими в нем крошками и соринками. Из-под бороды виднелась потемневшая цепочка с большим посеребренным крестом, отделанным голубой и серой эмалью. Ряса духовной особы, изначально черная, словно Христова скорбь о людских грехах, со временем просветлела — то ли в знак всеобщего смягчения нравов, то ли от застарелой грязи и перхоти, снегопадом низвергавшейся из иереевой головы. Сальные седые патлы на этой голове были частью заткнуты за уши, а частью — свободно свисали неопрятными сосульками вокруг оплывшего испитого лица, на котором багровой картофелиною торчал бугристый нос. В шныряющих по сторонам маленьких красных глазках читались ум, наглость и лукавство. «Такому палец в рот не клади,» — подумал Сергей, попутно восхищаясь меткостью сделанного вывода.

А отец Филарет между тем окинул Сергея привычным — быстрым и оценивающим — взглядом и вновь обратился к Эдику.

— Опять, гляжу я, зельём грешишь!

— Угу, батюшка, можно подумать, ты сам не грешишь!.. — брюзгливо ответил Фырган, досадливо косясь на ополовиненную бутылку.

— Мне по сану положено подвергать себя дьявольским соблазнам, — иронично-ханжески молвил поп.

— Э-это поччему? — нагло и весело поинтересовался Сергей.

— Это для того, — наставительно продолжал сановитый собеседик, — чтобы лучше знать, как с соблазнами этими бороться, и удерживать от них свою паству. Вот она, доля-то иерейская, — вздохнул он с дурно деланным пафосом.

В ответ раздалось ворчание:

— Угу, как же, положено ему…

— А тебя вообще не спрашивали! — загрохотал Филарет, — ты не сиди тут как монгольский истукан, а давай наливай.

Третьего стакана в доме не нашлось, поэтому батюшка Филарет без лишних церемоний забрал себе стакан Эдика, а Эдик налил себе в помятую кружку, найденную на пыльном подоконнике.

— Ну, чада мои, выпьем за Господа Бога нашего, Иисуса Христа! — с этими словами Филарет одним могучим глотком опустошил свой стакан. Не закусывая, тут же налил второй и так же просто выплеснул его себе в глотку. Заметив, что содержимое бутылки наисходе, Филарет тяжко вздохнул и со словами типа «ну, авось Господь не осудит», вытащил откуда-то из-под рясы литровую бутыль, в которой была явно не святая вода…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Проснулся Сергей на рассвете — одетый, со злобной головной болью и, как это часто бывает, долго не мог понять, где находится. Открыв глаза, он увидел над собою низкий, весь в трещинах и изжелта-серых подтеках незнакомый потолок. С потолка свисал длинный лоскут пропыленной паутины. Сергей сразу же почувствовал томное отвращение к этому лоскуту: его мелкие подергивания на сквознячке непостижимым образом усиливали боль за глазами и особенно тошноту. Спасаясь от тошнотворных тенет, Сергей попытался отвернуться. Это ему удалось, хотя и стоило нового приступа тошноты. Отвратительное состояние усугбляло еще и то, что Сергею казалось, будто его завернули в мокрую тряпку. Ну да, так оно и есть: он же действительно мокрый, от воротника до лодыжек… Через полчаса Сергей понял, что необходимо совершить один ужасный подвиг, и еще минут через двадцать он его совершил — оторвал голову от тряпья на тахте, встал и, перешагнув через свою развороченную сумку, потащился на кухню, откуда раздавался протяжный храп. Там Сергей едва не споткнулся об Эдика, валявшегося прямо на полу, рядом с перевернутыми скамейками. Вокруг были разбросаны остатки вчерашней закуски. Куда-то исчезли топор и кочерга… Сергей беспомощно покрутился по кухне, отыскивая рукомойник и попутно пытаясь связать нечто логичное из дрянных кусочков, крутившихся в его голове. Удавалось это плохо.

Наконец, он вышел за ограду Эдикова жилища и под далекое петушиное эхо отыскал среди зарослей лопухов старый колодец. После погружения головы в ведро с ледяной водой ядовитый туман в ней слегка рассеялся, и Сергей принялся восстанавливать эпизоды вчерашней попойки. Вот перед глазами проплыла срамная борода отца Филарета, давящийся фрикадельками Фырган, белесая бутыль, вынутая из-под рясы… Помнится, они пили за Пресвятую Богородицу, за святых Кирилла и Мефодия, за святого великомученика Фому, еще за каких-то святых. Потом, кажется, был тост за крещение Руси… Да, еще Эдик прибавил: «и за его святоблагородие отца Филарета!», на что явно польщенный Филарет принялся орать, будто такого обращения в природе не существует, и для убедительности разбил стакан. Сергей вспоминал, как вслед за этим батюшка вдруг обратился к нему, убеждая в необходимости немедленно креститься, как Сергей умиленно с ним соглашался, и как отец Филарет, крича, что он не позволит такому хорошему человеку попасть в ад, тут же на месте произвел какой-то дурацкий обряд с обливанием колодезной водой из дырявого ведра… После этого несколько протрезвевший Сергей, дабы отметить такое замечательное событие, полез за сокровенной «Избою»…

А вот дальше начинался совсем уж бред. Пьяный батюшка, узнав о цели путешествия Сергея, понес, помнится, такую чушь, что Сергей позволил себе вслух усомниться в его здоровье. На что отец Филарет даже толком и не огрызнулся: так был увлечен своим рассказом о каких-то отринувших Божью истину язычниках, детях Дьявола, поганых упырях и прочей белиберде. Характерно, что в его речи то и дело мелькало слово «Осины»… Кстати, Эдику, который, как и было условлено, собирался отвезти туда Сергея, делать это было под страхом проклятия запрещено. Правда, слова иерея должного впечатления на сторожа картофельного склада не произвели — он лишь громко, хоть и не без нервности, смеялся и противным тенорком верещал матерщинные песни. Потом… Потом Филарет все грозился кого-то убить, а Эдик собирался везти Сергея знакомить с какой-то бабой… Затем пили неизвестно откуда взявшийся портвейн, после чего Сергею стало плохо и он поспешил на свежий воздух. А когда вернулся, то застал в доме пьяную драку — Эдик пытался зарубить попа топором, а тот отмахивался от него кочергою… В конце концов, повалив и разбросав на кухне все, что можно было повалить и разбросать, сторож и священник перешли от действий к ругани и постепенно угомонились. Судя по всему, подобные столкновения между ними редкостью не были и всегда завершались примерно одинаково: устав от перепалок, Филарет помогал Эдику водрузить на шаткие ножки сброшенную столешницу, бил виноватые поклоны красно-бурой Эдиковой иконе, потом на восстановленном столе мессиански-чудно являлась новая бутылка, и сторож с иереем, отыскав уцелевшую посуду, чокались уже друзьями…

Где-то во втором часу ночи отец Филарет удалился «проводить службу в храме», очевидно, прихватив с собою кочергу и топор. А того, что было дальше, Сергей уже совершенно не помнил, сколько ни плескал себе за уши воду…