Хлопает ставня на ветру, и всё исчезает, расползаясь на части, словно жуткое видение перед самым рассветом. Никого больше нет. Даже конуры не осталось, лишь сырая трава и рваные клочья тумана…
Тогда я поднимаюсь по сгнившим ступеням крыльца, отворяю разбухшую дверь и вхожу в дом. Пол во многих местах проваливался и из дыр несёт стоялой водой. А вдоль покосившихся стен обильно разрослась чёрная плесень. В дальнем же конце коридора серебром переливается тьма. Я миную сени и кухню, прохожу мимо комнат и упираюсь в лестницу, ведущую на чердак.
И всё это время дождь мочит мои волосы и одежду…
Когда мы окажемся за чертой города, ты, скорее всего, начнёшь нервничать. Ты украдкой глянешь на меня, раздумывая над тем, позволить ли мне отыграть выбранную роль до конца либо же сиюминутно завалить меня вопросами и упрёками. Я увижу твоё замешательство, мягко улыбнусь и постараюсь тебя успокоить. Если ты в очередной раз поинтересуешься, куда мы все-таки едем, я скажу, что недалеко. А может, даже попробую намекнуть — процитирую что-нибудь. Например, из Гарсиа Лорки:
Поверь, смысла здесь больше, чем кажется на первый взгляд. Впрочем, я догадываюсь, что тебя вряд ли удовлетворят такие ответы. Прости, большего я пока дать не могу. Всему своё время… Хотя, если ты станешь настаивать, то я, конечно же, сдамся и напомню тебе о том семинаре, куда меня приглашали год назад. Ты, естественно, кивнёшь, ведь именно там мы и познакомились. В компании бутылки вина мы шептались о всякой чепухе, за окном подвывал ветер, а я всё не мог налюбоваться твоими цвета осенних листьев глазами. Помнишь? Конечно помнишь, ведь мы обсуждали это уже не раз. Единственное, о чем я всегда умалчивал, так это о странном сне, что приснился мне той ночью… Увы, ты не мистик и не фаталист — тебя мало заботят сновидения с их символичностью, но куда больше волнует реальность. Поэтому на краткий пересказ моего сна ты лишь пожмёшь плечами. «Было и было, чего уж там, — скажешь ты. — Всём порой чушь всякая снится». Так ты станешь рассуждать. Наверное… А может, и нет. Не знаю. В любом случае обсуждать сновидение ты не пожелаешь, подумав, что таким образом я просто ухожу от ответа. И вновь нахмуришься. Тебе будет неприятно, что вместо запланированного серьёзного разговора мы вдруг отправились в непонятную поездку, конечная цель которой тебе до сих пор неясна. Казалось бы, всего-то и требуется, что поболтать по душам, а ведь нет! — вместо этого я сажаю тебя в машину и везу за город, сыпля стишками и повествуя о каких-то там сновидениях. Возможно, ты сдержишься, или выскажешь мне всё это в виде очередной претензии. Для себя же, скорее всего, ты решишь, что пришла пора задуматься о такой, пусть и неприятной, но крайне необходимой вещи, как расставание. Но, как человек добрый, ты дашь мне ещё один последний шанс — эту самую поездку, чего бы я там не затеял. Будь спокойна, я не обману твоих ожиданий, не предам твоих надежд. Ты не ошиблась, когда полагала, что у меня есть некие тайны. Да, не скрою, я с детства люблю секреты: жизнь лишь сильнее приучила меня к этому. Впрочем, как и многих других. Но секрет секрету рознь, и сегодня я буду предельно честен с тобой. Ведь я обещал.
Касательно меня ты была права практически во всём, кроме одного: я не столько скрывал правду, сколько оберегал тебя от неё.
Они утверждали, что в этот мир нас явилось двое, но однажды распятый Бог всё же заговорил. Устами матери он поведал совершенно другую историю…
Тем вечером отец вернулся с посёлка злой и пьяный. Тяжело дыша, он расхаживал по кухне, а потом без всякой на то причины принялся избивать мать. Он таскал ее за волосы и лупил старым солдатским ремнём со звездой на бляхе, всё больше и больше раздражаясь от ее скулежа. Вконец озверев, он заявил, что более не намерен терпеть всей той мерзости, которая ютится под крышей его дома и ест с ним за одним столом. Отец отпустил рыдающую мать, злобно выдохнул и сказал, что сейчас же пойдёт и покончит со мной и с тем, кто пришёл вместе со мной.
Я лежал в постели и слышал тяжёлую, отдающую гулким эхом поступь отца, неторопливо приближавшегося к моей комнате. Но мне не было страшно, я просто ждал, что же произойдёт дальше. Дверь распахнулась, и раскрасневшийся, пахнущий потом и табаком, он шагнул к моей кровати. Мы встретились взглядами, и он зарычал — точно так же, как рычала его любимая овчарка. Так мы и смотрели друг на друга: он — здоровенный, полный бурлящей ярости, с намотанным на кулак солдатским ремнём, и я — покорно сидящий в постели. Это длилось лишь несколько секунд, но мне хватило времени понять, что отец не осуществит свою угрозу. Он не сможет, как бы сильно того не желал. Он не отважится, как не отваживалась и его блохастая псина…
А потом в комнату влетела мать. Взлохмаченная, со свежими синяками и ссадинами на опухшем лице, она преградила отцу дорогу и прошипела, что если он хоть пальцем меня тронет, то она расскажет всю правду — и не только ему, но и всём в деревне, включая бородатого священника. Расскажет о том, что на самом деле произошло в лесу тем памятным летом.
Отец явно смутился.
— Чего же ты?! — прокричала мать. — Ведь ты с самого начала подозревал, как всё было! Просто не хотел верить, не так ли? А я, дура, молчала. Я, дура, надеялась, что всё само собой утрясётся, что о моём позоре забудут… Даже когда поползли эти гадкие слухи, всё равно надеялась. Даже когда люди открыто стали клеветать на меня и моего ребёнка, наслушавшись твоих россказней о лесном зле… Даже тогда я верила, что оно рано или поздно забудется! Но нет, не забылось. Всё ведь, суки, запомнили! Настоящую травлю устроили, выродки! И кто устроил? В первую очередь те, с кем живу! А я всё сносила… Понимала, что поздно уже что-то менять, всё равно никто не поверит… Так я себе говорила, когда пыталась раскаяться в своём грехе и в несуществующем грехе моего ребёнка. Видишь, до чего вы меня довели?! Но сейчас… Сейчас мне уже плевать! Больше я не допущу издевательств! Не будет этого, слышишь? Ну, чего ты притих, а? Думаешь, в этого ребёнка вселился злой дух? Думаешь, это злой дух пришёл из леса и обесчестил твою бестолковую жену, а? Поэтому ты нас так ненавидишь? Поэтому готов убить, да? Но… — она шагнула к нему, заглянула в глаза, — может, ты ненавидишь нас потому, что знаешь правду? Стыдись же, богобоязненный!
— А ну закрой свою гнилую пасть! — рявкнул отец.
Он толкнул ее на пол и вновь посмотрел на меня.
— Гнилую? — едко усмехнулась мать. — Кто ж из нас прогнил больше? Я — несчастная, поддавшаяся страху баба? Или ты — Каин во плоти, посмевший поднять руку на собственного брата? Что с тобой? Неужто ты удивлён? Посмотри-ка на этого ребёнка — да, верно, он не твой сын. Но он с тобой одной крови.
— Побойся Бога, жена, — побледнел отец. — Ты что несёшь?
— Нет в этом доме Бога, — сказала мать, поднимаясь с пола. — Бог оставил этот дом тогда же, когда твой папаша-изверг свёл в могилу твою мать.
Отец отступил; руки его тряслись, а кадык нервно дёргался. А потом… он с какой-то рабской покорностью произнёс:
— Бог всё ещё есть в этом доме. Я верю, он подаст знак…
Так оно и случилось — чуть позже, ближе к полуночи, когда я стоял у распахнутого настежь окна и смотрел на чёрную полосу леса вдали за полем. Я подставлял лицо холодному осеннему ветру и слышал, как накрапывает на чердаке; слышал, как мать, пошатываясь, бредёт по коридору, направляясь в спальню деда; слышал, как некто топчется у нас на крыльце, дёргая за дверную ручку, и как в будках скулят перепуганные собаки. Но я больше не слышал зова, некогда завораживающими наплывами доносившегося из чащи, — всё это время зов находился у меня в голове. Это не лес звал меня, но я звал лес. И вот теперь, когда мать зажимала лицо деда подушкой и всём телом наваливалась сверху, при этом яростно шепча: «Это всё ты! Это всё ты! Это всё ты, ты, ты!» — лес стучался в парадную дверь, требуя, чтоб его впустили. Он пришёл ко мне и за мной. Пришёл тогда же, когда тощий распятый Бог в углу комнаты наконец-то подал знак, которого так ждал отец.
ebooksa