Они утверждали, что в этот мир нас явилось двое.
Я слышал это от своих родных, от угрюмых соседей, от хохочущих однокашников и высокомерного бородатого священника, время от времени навещавшего наш дом. Взрослые то и дело шептались, искоса поглядывая на меня. Дети же открыто смеялись и кричали всякие гадости мне вслед. Они называли меня разными страшными, чаще обидными словами. Порой швыряли в меня камни и комья земли. На это отец говорил, что все они правы в своих поступках. Он регулярно прикладывался к бутылке, снова и снова повторяя наставления священника о том, что лишь Бог в состоянии меня излечить. Охмелев, отец тащил меня к потемневшему от времени образу, силой ставил на колени и заставлял молиться.
Ночью же я выскальзывал из-под дырявого шерстяного одеяла, от которого невыносимо несло пылью, и как можно тише отворял скрипучее окно, ставни которого никогда не запирались. Подставив лицо ветру, минуту-другую я просто наслаждался свежим воздухом, собирался с мыслями. А заодно прислушивался к беспокойному дыханию дома: слышал, как капает на чердаке и как возятся мыши в кладовке, слышал лёгкую поступь кошки на кухне, булькающий храп деда и изредка — всхлипы матери…
Затем я выбирался во двор и долгим пристальным взглядом смотрел на собачьи будки. Ждал. Спустя какое-то время, почуяв моё присутствие, ко мне с грозным рычанием выходила большущая овчарка — главная среди тамошних псин, отцовская гордость. Она выходила ко мне так каждую ночь. Шерсть щетинилась у неё на загривке, ярко-жёлтые, сияющие во тьме глаза были устремлены на меня, а из приоткрытой пасти вырывались густые струйки пара. Овчарка опускала голову и обнажала клыки. Она знала, что может порвать меня на куски, и каким-то способом понимала, что и я это знаю. Единственное, что оставалось для неё загадкой — это почему мне не страшно. Возможно, испугайся я, и она бы вцепилась мне в горло, но я не боялся. Так мы и стояли, внимательно глядя друг на друга. Потом овчарка, всё так же сердито рыча, убиралась обратно в конуру.
Тогда-то я и был свободен.
Я перескакивал через покосившийся, обросший слоем душистого мха забор и стремглав нёсся к лесу. Мои ступни шлёпали по грязи, а бледное тело покрывалось мурашками, но я не обращал на это никакого внимания. Лес раскрывал свои объятия, принимая меня в пахнущую хвоей и дождём темноту — такую родную и желанную. И порой мне даже казалось, что именно из этого лона я появился на свет, и что мать не имеет к моему происхождению ровным счётом никакого отношения. Отчасти это было правдой. Лес был мне матерью, а не та сгорбленная и несчастная женщина, сдавленно рыдавшая в отчей спальне.
И вот я бежал среди вековых елей и совсем ещё молодых сосенок, бежал и бежал, а сердце бешено колотилось в груди. Я мчался в самый мрак, наивно веря, что однажды он проглотит меня насовсем, и что поутру мне уже не придётся возвращаться домой. Откуда-то из чащи слышался зов — древний и грозный, намного древнее тощего распятого Бога с его невразумительным лепетом. Что-то приглашало меня к себе в гости — звало, звало, звало. А я всё бежал и бежал, глупо надеясь, что, быть может, эта ночь окажется последней…
Они утверждали, что в этот мир нас явилось двое. И как же я жаждал повстречать того другого, которого все они так боялись!
Закурив, я неторопливо иду по блестящей в свете редких уличных фонарей дорожке. Она всячески петляет, постепенно заманивая меня в самые дебри, откуда изредка доносится женский смех. Меня не пугает темнота, но я страшусь чужого внимания. С дымящейся сигаретой в зубах я ёжусь от налетевшего ветра, гляжу на застланный туманом лес и думаю о том, что будет завтра, как и о том, что было вчера. Я гляжу на полоску потрескавшегося асфальта, заляпанную мутными пятнами желтоватого света, постепенно исчезающую в бархатистом мраке. Я прислушиваюсь, желая уловить нечто древнее, зовущее меня из глубин темноты, но слышу всё тот же женский смех да, изредка, мужской голос. Парочка романтично настроенных полуночников бродит по лесу, воркуя и пугая друг дружку детскими байками.
Совсем скоро они устанут гулять, повёрнут обратно, и тогда мы встретимся на этой одинокой дорожке, обменяемся настороженными взглядами, после чего разойдёмся навсегда. Они пойдут к пансионату, хлопнут дверями на входе и пересекут главный холл; они поднимутся по лестницам, выложенным плиткой нежного кремового цвета, отопрут дверь в свой номер и, возможно, предадутся страсти на пахнущих хлоркой простынях. А позже кому-то из них приснится странный сон, порождённый впечатлениями от прогулки средь сумрака и тумана. В этом сне он или она окажется на давно нехоженой и сильно заросшей тропе, а с обеих сторон надвинется густой лес. Не будет больше фонарей и указателей — никакой иллюзии безопасности — лишь деревья, ночь и тишина. А ещё — взгляд! И этот взгляд станет преследовать снова и снова, и так до тех пор, пока он или она не выбьется из сил, стараясь спастись от следящих глаз; до тех пор, пока он или она не сдастся и не упадёт. И вот тогда лес поднимется и проглотит несчастного, заплутавшего в лабиринтах человечка…
Я тушу сигарету, продвигаюсь всё дальше и дальше по извилистой асфальтированной дорожке. Голоса влюблённых приближаются. Совсем скоро — уже за следующим поворотом — мы встретимся. Я оглядываюсь, но больше не вижу здания пансионата. Оно пропало: растаяло в тумане, словно бы сам туман, исчезающий поутру. Не осталось ничего — сплошная темнота. И тогда я невольно задаюсь вопросом: что за причина занесла меня на эту базу отдыха? Писательский семинар? Ерунда! Какой из меня писатель? Чтобы писать, нужно выдумывать, но разве я выдумал хоть слово из всего того, что написал? Пет, я лишь рассказываю истории, являющиеся ко мне по ночам, смутными очертаниями проступающие в клубящемся мареве, а мигом позже — распускающиеся, подобно жуткому и прекрасному цветку. Я успешно скрываю эту правду за занавесом литературных жанров, иначе меня не поймут, вновь станут шушукаться и насмехаться, а то и швыряться камнями и комьями грязи…
Голоса же всё ближе и ближе, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что у меня нет ни малейшего желания встречаться с этими людьми. Я поспешно сворачиваю с такой уютной и безопасной дорожки, ныряю в лес. Плотная тьма окутывает меня, принимая в своё пульсирующее тишиной лоно; в нос бьёт терпкий еловый аромат. А ещё… ещё пахнет падалью… Я забираюсь всё глубже и глубже, ничего перед собой не различая, вздрагивая каждый раз, когда под ногами предательски хрустит ветка. Вздрагиваю не потому, что мне страшно, нет. Просто мне противен столь резкий звук в этом царстве безмолвия.
Я оборачиваюсь к далёкой — будто и вовсе в ином мире, — залитой блеклым светом уличных фонарей полоске асфальта. Я вижу влюблённых. Они идут, прижавшись друг к другу, и о чем-то переговариваются. Мужчина высокий, хорошо сложенный, смотрит всё время прямо, не желая замечать ничего вокруг. Женщина же, напротив, небольшого роста, полненькая, то и дело испуганно озирается по сторонам. Она цепляется за руку своего спутника, словно боится, что того и гляди из леса выскочит нечто ужасное, дабы утащить ее в пронизанную осенней сыростью тьму.
До меня долетают обрывки их разговора.
— А представь, что сейчас кто-то стоит там, в лесу, и смотрит на нас, — усмехается он.
— Слушай, ну хватит уже, — поёжившись, просит она. — Мне ведь реально жутко.
— Не, ты просто представь.
Я не двигаюсь. Затаив дыхание, внимательно наблюдаю за ними.
— Это не смешно.
— Какой-нибудь маньяк, — говорит он, — или страшнющий монстр. И вот он сейчас там, в самой чаще, пялится на нас и облизывается…
ebooksa