АКОНИТ 2019. Цикл 2, Оборот 2

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ты достал уже!

— С его клыков сочится слюна, а глаза полыхают адским огнём…

Я думаю о том, насколько же это просто — наблюдать за кем-то. Оставаясь вне поля зрения человека, следить за ним, видеть, как он нервничает, ощущая на себе твой пристальный взгляд. Чувствовать свою власть над этим беднягой, ведь только от тебя зависит — высвободится он из силков твоего взгляда, или пет.

— Если ты скажешь ещё хоть слово, я обижусь! — резко повысив голос, заявляет женщина.

Рождённая в городе, она привыкла к шуму и гаму — к протяжным гудкам машин, пьяным крикам под вечер и гулу далёкого вокзала, куда регулярно прибывают поезда, — и теперь, оказавшись вне цивилизации, представ перед лицом древней тьмы, столкнувшись с давящей на уши ночной тишиной, она чувствует, как нечто, казалось бы, давно похороненное, вновь пробуждается в ней. Это — не что иное, как вера ребёнка в бабайку, обитающую в шкафу или под кроватью…

— Ладно-ладно, я ж шучу, — разводит руками мужчина. — Чего ты сразу насупилась?

— Да потому что пихрена оно не смешно!

Но, ведомая любопытством, порой убийственным для любопытствующего, женщина поднимает взгляд и смотрит во тьму. Смотрит прямо на меня. Она видит меня, хотя и не понимает этого. Я — лишь тень с глазами, жуткий силуэт из полузабытых сновидений. Я — то таинственное нечто, что прокрадывается в детскую комнату, когда гаснет свет. Да, я и есть бабайка.

Она поспешно отворачивается, судорожно прижимается к своему мужчине. Ее буквально колотит, ведь она — уже взрослая, крепко держащаяся за рационализм женщина — внезапно осознала, что все ее убеждения и вся ее уверенность не больше чем жалкая ширма, довольно плохо ограждающая от тех иррациональных ужасов, что таит в себе темнота.

— Пойдём скорее в номер, — срывающимся голосом просит она. — Я устала. Хочу принять душ.

— Как скажешь, — хмыкает он.

Они уходят, а я так и стою в чаще леса. Туман липнет к куртке и джинсам, норовя забраться мне в самую душу, пробуждая воспоминания. И тогда я закрываю глаза, чувствую, как учащается сердцебиение, и слышу зов, идущий откуда-то издалека. Всё повторяется. Всё так же, как в моих снах…

Не размыкая век, я оборачиваюсь и, выставив перед собой руки, делаю осторожный шаг, затем ещё один, и ещё… Только так можно отыскать брошенный много лет назад дом, в пустынных комнатах которого до сих пор льёт дождь…

И вот я захожу всё глубже и глубже, пока в какой-то момент лес не распахивает свои объятия, чтобы обнять меня, крепко стиснуть, а затем проглотить.

* * *

Я знаю, как всё будет. Рано или поздно, но ты обязательно заведёшь этот разговор, желая разобраться в вопросе, что тебя так беспокоит. Поверь, мне всё известно, потому что всегда оно так и случается. Ты маешься, вздыхаешь, ругаешься на осень и на отсутствие ярких впечатлений. Ты, конечно, можешь просто обвинить во всём этом меня — вполне возможно, что однажды ты так и сделаешь, — но до тех пор тебе важно решить проблему, в которой, как ты уверена, виноват именно я. И я не стану разубеждать тебя в этом, ведь ты права. Родившись в нормальной семье, ты росла, впитывая и принимая как истинное определённые правила и принципы, одним из которых было взаимодоверие. Повзрослев и приобретя некий опыт, ты убедилась, что в реальности не всегда так, как должно быть согласно привитым тебе убеждениям. Ты несколько изменила взгляды на жизнь, отшлифовала свои принципы, но по-прежнему осталась уверена, что построить семью без доверия нельзя. Да, ты прекрасно знаешь, что такое ложь, ведь тебе лгали не раз. Так же, как и ты лгала не раз. Тебе было противно, может, больно, но ты уяснила полученные уроки. Возможно даже, что стала менее требовательной, научившись разбираться в людях и закрывать глаза на их маленькие обманы. Единственное, что для тебя осталось неприемлемым, так это тайны, лишённые каких-либо причин. Ведь именно из-за этого ты на меня злишься. Ты не можешь свободно читать в моей душе, и это тебя беспокоит. Ты знаешь, что у меня нет интрижек на стороне, и что я ничего от тебя не скрываю, говоря всегда всё как есть. Но при этом я по-прежнему остаюсь для тебя загадкой. Ты видишь в моих глазах осень, подобную осени за окном, и тщетно пытаешься уловить скрытый смысл в моих словах и поступках; ты даже пыталась разбираться в моём творчестве, всячески стремясь выявить некую закономерность. Но так ничего и не нашла. Всё было истиной, но она показалась тебе слишком поверхностной. Не сумев заглянуть мне в душу, ты забеспокоилась — ведь кому нужен человек с секретами? Такой человек легко может выкинуть какой-нибудь сюрприз, а большинство из нас не любит сюрпризы. Для этого большинства приемлемый сюрприз тождественен безделушке из магазина, не иначе. Или… быть может, всё из-за того, что тайна манит разум? На самом деле это не важно. Важно то, что ты не способна ужиться с этими тайнами; ты готова если не простить, то принять самый гнусный обман, готова оправдать всякое предательство, но беспричинные тайны тебе непонятны. Они пугают тебя и не дают спать по ночам. Ты не можешь расслабиться, когда мы занимаемся любовью, не можешь спокойно общаться со мной, но продолжаешь думать, искать, наблюдать. И однажды это тебе надоест. Ты сдашься и решишься на открытый разговор. Возможно, ты выскажешь всё в виде претензии, а быть может, начнёшь издалека. Но это обязательно случится — сегодня, завтра ли, через год… Это произойдёт, ведь ты, как и всякая другая женщина, не желаешь мириться с тайнами принадлежащего тебе мужчины. Ты выросла с уверенностью, что тайны и загадки — это удел женщин, мужчина же должен быть прям и открыт. В этом, по твоему убеждению, и заключена мужская сила. В абсолютной честности, даже если таковой не существует в природе.

Знай же, что когда ты потребуешь от меня такой честности, я не стану противиться. Зачем? Я возьму тебя за руку и отведу в прихожую, там мы неспешно оденемся и вместе выйдем в подъезд. Я запру дверь в квартиру, и мы с тобой спустимся по лестнице. Сядем в машину, может быть, включим музыку… или поедем в тишине. Я буду смотреть на дорогу, а ты в окно — то на капли, скользящие по стеклу, то на унылую панораму сонного города. Если ты спросишь, куда мы едем, я отвечу, что в одно место — особое место, где ты всё и узнаешь.

В том месте больше не осталось тайн, там лишь круглый год идёт дождь…

* * *

Они утверждали, что в этот мир нас явилось двое, но тщетно пытался я отыскать того другого, кто пришёл вместе со мной. О нем мне было практически ничего не известно. Впрочем, как и всём остальным, начиная с отца и заканчивая бородатым священником, годным лишь на то, чтобы творить надо мной бесполезные крестные знамения да читать отрывки из потрёпанной Библии. Нет, тощий Бог в углу комнаты, на которого все они так уповали, оставался безучастен к нашей беде. Если он и говорил что-то, то всегда не по делу… Бог рассуждал об истине и покаянии, о святости семьи и прочих малопонятных вещах. Но он ни разу не заикнулся о том, что же со мной произошло и в чем конкретно я виноват.

Однажды, правда, случилось нечто, пролившее толику света на тайну такого отношения ко мне. Как-то поутру дед ни с того ни с сего повёл меня в лес. Я тогда ещё был совсем маленьким, а дед ещё мог ходить. Он крепко держал меня за руку, пока мы пробирались сквозь заросли кустарника, а молодое июльское солнце бросало длинные, пронизанные роящейся пылью лучи сквозь густо переплетённые над нашими головами ветви.

— Ты чувствуешь лес? — спросил меня дед.