– А сегодня?
– А сегодня упал с тобой рядом, а в голове лёд мартовский. Тонкий. Прозрачный. Панкратов лицом вверх под ним. Не мертвый. Шесть лет не мертвый. Шесть лет изнутри лёд скребет.
Дима прикурил очередную сигарету от предыдущей.
– Но это я словами сказать могу. А вот чувствовалось как..
– Знаю.
– Да. Домой тебя?
– Да, домой. Давай доедем, а там решим, что дальше делать. Потому что делать что-то всё равно надо.
Ехали молча. На въезде в город встали в непонятно откуда взявшуюся пробку. Катя закурила, лениво стряхивала пепел за окно. Ей до сих пор было тревожно, но чувствовалось, что скоро должно отпустить. Пробка тревожность усиливала – ожидание всегда заставляло Катю впадать сначала в тревогу, потом в ярость, а потом в полное, но печальное спокойствие. С возрастом этап «ярость» удавалось подавлять все лучше и лучше.
– Щас срежем – в объезд рванем, а то так никогда до твоей сталинки не доберемся.
Дима свернул на Бакинских комиссаров. На улице было пусто.
– Тормозни у ларька – сигарет надо купить.
Ларёк был закрыт. Только на лавке рядом сидел пластиковый белый манекен без головы. Катя вставила последнюю сигарету из пачки между пальцев манекена, и краун поехал дальше.
Говорить совсем не хотелось, поэтому Катя просто смотрела на зыбкие проплывающие мимо хрущи. Потом уснула.
– Просыпайся, Катюх, приехали! – с деланым энтузиазмом сказал Дима.
– Пошли что ли. Чай, кофе?
– Давай чаю. Печенье, говоришь, есть? Черногорское?
Дима пытался улыбаться, получалось вымученно и ненатурально. Катя улыбаться не пыталась, потому что с неестественной улыбкой походила на вурдалака и знала это.
43
Кажется, нас не хотят
– Итак, в Додоново нас явно не хотели. Это первое. И скорее, это направленное воздействие. Не тотальное.