Вроде ничего особенного не спросил, а она вдруг смутилась. На бледном лице появился жаркий румянец, вена на шее запульсировала. И запахло от нее вкусно, чем-то медово-цветочным.
– Синие, – прежде чем ответить, она облизала пересохшие губы. – Или сине-серые, тут темно. Я не понимаю, что…
– Значит синие. – Это радовало, это вселяло оптимизм. У тех упырей, которых он знал, и ногти были черные, и глаза. Может, все-таки пронесло? Может, никакой он не упырь? Вот только себя не обманешь. Он сейчас как локатор: ловит только один единственный звук. И это звук ее пульса. А вот это цветочно-медовое, может, так теперь для него пахнет человеческая кровь?
– Я доктора позову, – сказала Лидия неуверенно.
– Зачем? – спросил он, думая о своем.
– Мы не ждали… не думали, что вы очнетесь после операции так быстро. Что у вас болит, Григорий?
– Ничего. – Сначала сказал, а уж потом подумал, что и в самом деле ничего. Слабость есть, жажда эта почти звериная, а боль прошла, осталась за захлопнувшимися адовыми воротами.
– Ничего? – В ее голосе слышалось недоверие.
– Ну, не так сильно, чтобы из-за этого тревожиться. – Есть у него повод для тревоги, но вот этой большеглазой знать о нем не нужно. – Лучше скажи, где я? И как здесь оказался?
– Вы в партизанском отряде. Я не знаю точное место, сама не здешняя. Далеко от Видово, за болотом.
Значит, в партизанском отряде за болотом. Уже хорошо, что не у фрицев. Последнее, что Григорий помнил, это направленные на него черные дула автоматов.
– Вас принесли ребята. Парень, девушка и Митя, ваш сын.
– Митя? – Григорий снова попытался сесть, а Лидия снова не позволила, положила ладони ему на плечи, нажала мягко, но решительно. Он бы тоже мог мягко, но решительно. Она бы даже не сопротивлялась, наверное, даже не почувствовала бы боли. Было такое в его власти, он точно знал. – Руки убери, красивая, – попросил он очень вежливо. Попросил и облизал пересохшие губы.
– Хорошо. – Она послушно отступила на шаг, а потом сказала: – Пообещайте, что не будете делать резких движений. Я боюсь за швы…
Какая боязливая. Вот он, Григорий, за швы совсем не боялся. Он боялся за свой разум. Или, если хотите, за душу. Что там у него сейчас с душой? Осталась ли при нем?
– Про Митяя расскажи, – попросил он. – Все с ним в порядке?
– Насколько я могу судить, да. Он истощен и он очень за вас волнуется.
– Скажи ему, чтобы не волновался.
– Сами скажете. Думаю, он скоро придет.
– А если позвать?