Избушка на краю омута

Но он ошибался. На следующую ночь ему приснился точно такой же сон, только в этот раз старик смотрел на него и шипел что-то невнятное. Рожа страшная, глаза — угли. Сидит на полу, смотрит на Прохора и стучит кулаками по полу, и стучит, и стучит…

Прохор не знал, что эти сны — только начало. В третью ночь он разобрал в шепоте старика: «Доставай золото, доставай золото, доставай…». Старик шипел это всю ночь, не умолкая. Прохор проснулся в панике. Неужели с того света упырь свое золото требует? Зачем оно ему вдруг понадобилось? В следующем сне Прохор услышал: «Бери и иди, бери и иди, бери и иди», а на другую ночь старик уточнил: «Неси в Камышовку, неси в Камышовку». И при этом в каждом сне старик яростно стучал кулаками в дощатый пол, каждый раз — все громче.

Эти сны Прохора так достали, что однажды он не выдержал и отправился в сарай — искать «гвоздодер». Давно он туда не заглядывал, давно инструментов в руках не держал. Уже и не помнил, где что лежит. Но «гвоздодер» нашелся быстро. Когда Прохор разворошил хлам, сваленный на полке, тот упал ему на ногу, больно стукнув по голени.

Гвоздь вышел из доски, будто из масла — легко и быстро. Мистика, не иначе, ведь вбит был на совесть! Примерно за неделю до исчезновения мать попросила Прохора тайник этот заколотить наглухо, и доска в том месте больше не «играла», разве что во сне. Приподняв половицу, Прохор сунул руку в образовавшееся отверстие. Пол был двойной, утепленный. Этот дом еще его прадед строил, да делал все как следует: зимы-то в Сибири всегда морозные. Под половицей по-прежнему лежал сверток из мешковины. Прохор извлек его и развернул. Все было на месте. Два колечка: одно с зеленым камушком, другое — с темно-бордовым, напоминающим по форме гранатовое зернышко. В серьгах камни были прозрачные, как вода, и сверкали на свету. И бумажный кулек с монетами. На монетах — не гербы, не цифры, а клубок не то червей, не то змей. «Басурманские деньги», — так мать говорила.

Прохор вернул доску на место и оставил сверток лежать на полу, в надежде, что следующим утром тот исчезнет — являющийся ему во снах старик каким-то образом заберет свое добро. Но не тут-то было! Старик, как обычно, приснился снова, но на этот раз он не сидел на полу, а стоял возле дивана и тряс кульком из мешковины над Федором, бормоча: «Бери и иди, бери и иди, бери и иди…». Это повторялось ночь за ночью, и каждый раз голос старика звучал все громче и с каждым новым сном тот сгибался над Прохором все ниже. Когда рот старика уже визжал ему прямо в ухо, тот не выдержал и спросил: «Ну, куда идти-то?!» И в том же сне старик ответил ему, резко вытянув руку вперед и выставив указательный палец в направлении окна: «В Камышовку! Неси в Камышовку и брось в омут. Позови Стерегущего!»

Прохор гадал, почему видит одни и те же мучительные сны — уж не последствия ли это продолжительного лечения психотропными препаратами? Или синдром отмены от них? Но подозревал, что до тех пор, пока не выполнит требования старика, тот от него не отстанет, и тогда Прохор по-настоящему сойдет с ума. Поэтому однажды ранним майским утром, еще до первого петушиного крика, он сунул кулек с золотом в карман штанов, вышел из дома, не потрудившись запереть за собой дверь, и, широко шагая, направился в конец села, туда, откуда начиналась дорога на Камышовку: вначале — широкая, через поле, потом сужающаяся у березовой рощи, а дальше — ныряющая еле заметной тропинкой в темноту хвойной чащи. Прохор не особенно старался следить за тем, правильно ли идет, не искал ориентиров — поросших мхом старых досок, оставшихся от некогда широкой дороги. Он шел почти наугад, абсолютно уверенный в том, что выйдет туда, куда нужно. Будто незримый проводник указывал ему путь, забравшись прямо в его разум. Прохор подозревал даже, что хорошо знает этого проводника. Кроме деда Кузьмы из Камышовки, кто же это еще может быть?!

Старая избушка по-прежнему стояла на своем месте, чернея обгорелыми боками на фоне молодой нежной зелени плакучих ив. От порыва ветра захлопала, затряслась чердачная дверца, будто изба обрадовалась его появлению. Окруженная со всех сторон плотной стеной леса, избушка показалась Прохору укромным местечком, где можно отдохнуть от десятков пар любопытных глаз и косых взглядов односельчан. Здесь было хорошо. Прохор ощутил умиротворение и даже облегчение, как если бы каменный валун вдруг скатился с него, как с горного склона, и он вдруг отчетливо понял, что обратно в село не вернется никогда.

Рядом с избушкой должен быть омут, куда Прохор собирался выбросить кулек с золотом, чтобы выполнить просьбу донимавшего его во снах старика. Прохор помнил, что омут опустел после землетрясения. Каково же было его удивление, когда, приблизившись, он обнаружил, что тот полон водой до краев! Нижний угол избушки касался поверхности водоема и покрылся зеленым мхом — после землетрясения дом просел и сместился ближе к нему вместе с частью грунта. Деревянные столбы, укреплявшие берег, накренились к воде и, казалось, держались на своем месте каким-то чудом.

Прохор подошел к самому краю. Омут был тих и неподвижен, как пейзаж на картине художника. Лишь покачивающиеся от ветра ивы были подтверждением тому, что он реальный, а не нарисованный кистью на холсте. И еще запах… Нестерпимая тлетворная вонь исходила от него, наполняя воздух. Зеленая пленка затянула водную гладь, и Прохор удивился: начало мая — слишком ранняя пора для цветения воды в озерах. Он достал из кармана сверток с монетами и украшениями и, размахнувшись, швырнул подальше. Тот с громким всплеском исчез под водой, разогнав в стороны ядовито-зеленую пленку. Показалось, что мелкая рябь прокатилась по всему омуту, расходясь от места его падения. Но спустя миг волнение улеглось. Прохор вздохнул, повернулся и пошел в дом — за эту ночь, как и за множество предыдущих, он совершенно не выспался. Может быть, теперь, когда он выполнил требование старика, тот оставит его, наконец, в покое?

Старая кровать с панцирной сеткой глубоко просела под его немалым весом, и лежать на ней было гораздо удобнее, чем на сплющенном диване. Прохор сразу же провалился в сон, не обращая внимания на льющиеся в разбитое окно лучи рассветного солнца. Во сне старик уже ждал его, стоя у изголовья с лопатой в руках. Он тряс ею в воздухе, как перед тем тряс свертком с золотом, и шипел, шевеля потрескавшимися тонкими губами: «Иди вниз и рой, иди вниз и рой, иди рой…»

Прохор проснулся и едва не закричал от бешенства. Ну сколько можно?! Кончится когда-нибудь эта пытка?!

Лопата стояла в углу между стеной и печкой. Странно, что он ее раньше не заметил. Или ее не было? Или просто внимания не обратил, потому что ему было не до лопат? Прохор взял ее, повертел отполированный черенок в руках — с виду крепкая. Вспомнил о люке в полу, ведущем в подполье, глянул в то место — люк был открыт. Квадратный проем чернел, будто приглашая спуститься. Дощатая крышка лежала рядом. Прохор подошел и заглянул вниз, лестницы не было. Но, насколько он помнил, там было не очень высоко. Прохор огляделся и сразу нашел то, что нужно: керосиновая лампа стояла на столе. Рядом лежали спички и моток веревки, будто кто-то все это предусмотрительно для него приготовил. Он привязал веревку к ручке лампы, зажег ее, вернулся к проему в полу, сбросил вниз лопату и осторожно спустил туда же «керосинку». Затем, встав на четвереньки, сполз в проем и повис, уцепившись за край половой доски, а потом разжал пальцы и через мгновение ткнулся ногами в землю.

Подняв лампу, Прохор осветил пространство перед собой. Вокруг вздымались земляные кучи — здесь явно проводили раскопки. Он пошел между ними в ту сторону, где, насколько помнил, находилась дверь подземного хода. И еще рядом с ней были двери — он увидел их тогда, в день расправы над стариком. Откуда-то ему было известно, что откопать нужно среднюю дверь, за ней находится что-то важное. Определив место, откуда начнет копать, Прохор сходил за лопатой и принялся за дело. Комья земли разлетались в стороны с бешеной скоростью — сил у Прохора за годы ничегонеделания скопилось немало. Пот ручьями потек по лицу, шее и бокам, и вскоре нестерпимая жажда заставила его отложить лопату и вернуться в дом. Выбраться было сложнее, но ему удалось высоко подпрыгнуть и ухватиться за край лаза. Подтянувшись, он вылез наверх. Где-то за домом был колодец, Прохор еще раньше заметил темный бревенчатый сруб с перекладиной, от которой вниз тянулась веревка. Правда, неизвестно, есть ли в нем вода. К великой радости Прохора, вода в нем была — он вытянул полное ведро, но, сделав глоток, скривился: вода имела мерзкий вкус тины и запах болота. Но другой не было, и пришлось пить эту. Зато, странное дело, как только Прохор утолил жажду, он тут же почувствовал прилив сил, будто подкрепился хорошей едой, хотя с самого утра ничего не ел.

Работа закипела. Прохор все копал и копал, расчищая перед собой землю. Он потерял счет времени, одержимый желанием добраться до заветной двери. Вдруг керосиновая лампа погасла — топливо кончилось. Однако, едва собравшись отправиться в дом в поисках новой порции керосина, Прохор обнаружил, что прекрасно видит во мраке. «Наверное, привык к темноте», — решил он, и все же зрение его было слишком отчетливым, чтобы быть нормой. Что-то происходило с ним, он чувствовал это. Во-первых, странно, что он еще не выдохся и не упал без сил — рыл ведь уже не один час, но совсем не устал. А теперь вот выяснилось, что видит во тьме, как кот. Мистика какая-то! Еще и есть не хочется совсем. Откуда такой неисчерпаемый заряд бодрости?

Прохор еще несколько раз возвращался к колодцу с водой, и, когда вышел последний раз, снаружи была ночь. Прохор удивленно посмотрел на звездное небо — день прошел, а он и не заметил.

Лопата стукнулась о металл вскоре после того, как он, вернувшись, начал копать снова. Охваченный азартом, Прохор еще ускорился, хотя и так рыл землю, как сумасшедший. Но, откопав железную дверь, он стал расчищать пространство вокруг нее, чтобы понять, та ли это — средняя, которая ему нужна? По бокам обнажилась кирпичная кладка. От лезвия лопаты отлетали искры, когда оно с дикой силой билось в нее. «Хороший кирпич, крепкий, хотя и старый», — подумал Прохор. Дверь оказалась именно той. Он понял это, когда по обе стороны от нее показались другие двери. Прохор отбросил лопату, подергал за ручку, убедился, что она заперта, и принялся ощупывать пальцами поверхность дверного полотна в поисках замочной скважины, хотя и не знал, что будет делать дальше, ведь ключа у него все равно не было. Но ключ и не понадобился. Пальцы вдруг нажали на какую-то железную круглую выпуклость, которая ушла внутрь и выскочила обратно, будто на пружине. Прохор нажал на нее еще раз и еще, и тут раздался громкий щелчок. Дверь приоткрылась с протяжным скрипом.

Далеко вниз вела каменная лестница. Узкие ступени были скользкими от влаги, и приходилось ступать осторожно, держась за стены, чтобы не скатиться кубарем. Прохор волновался. У него было странное чувство, будто постепенно происходит его перевоплощение в кого-то другого, после чего его никчемная жизнь обретет новый смысл.

Ступени закончились, он прошел немного по узкому короткому коридору и очутился в просторном круглом зале с высоким сводчатым потолком. В центре зала располагался небольшой водоем, обложенный по краям каменными глыбами, а за ним, в центре противоположной стены, сверкал желтым блеском причудливый трон с оскаленной звериной мордой, венчавшей высокую спинку. На подлокотниках лежали круглые прозрачные камни. Прохор пошел к трону вдоль рядов с сундуками и на мгновение задержался, приоткрыв крышку одного из них. Тот был полон монет, знакомых Прохору «басурманской» чеканкой — клубком змей вместо цифр и букв. Прохор решил, что, вероятно, это и есть буквы и цифры, только «басурманские».

Трон был словно под него сделан — удобный, несмотря на то, что металлический. Звериная пасть нависала сверху над его головой, как защитный шлем. Кисти рук расположились на прозрачных шарах. Прохор вдруг впервые в жизни ощутил себя могущественным. Теперь он больше не безвольное ничтожество. Он казался себе властелином мира, будто несметное войско стояло за его спиной.

Из бассейна послышался всплеск. Брызги долетели до его ног, намочив измазанные в земле и глине штаны. Прохор смотрел, как над водой появляется что-то темное, намного темнее мрака, наполнявшего зал подземелья. Но зрение так улучшилось, что теперь Прохору позавидовал бы самый зоркий кот.