Созвонишься с заказчиком — нет в нём искры!
Придёшь в бар с приятелями — нет в них искры!
Не горят, тлеют, зато улыбаются. И я улыбаюсь. «Как ваши дела, мадам Апле?!» А видел я её дела в… в…
— Глупец, — усмехнулся Доктор. — В каждом живом существе есть душа. Но вы придумали к ней в довесок какую-то искру и оттого не могли её найти — она ведь воображаемая.
А вот и нашёл. После тысяч пустых лиц, пустых глаз, пустых сердец — в которых ничего не горело — я встретился, наконец, с тем человеком, который мне позвонил. Он был грязен, как бездомный, худ, оборван, растерян, бит — если не людьми, так жизнью…
Но стоило мне на него взглянуть, как я понял: вот человек с искрой. И я привязался к нему в тот же момент. Мне захотелось сделать для него что угодно, хоть самого себя возложить на алтарь — лишь бы он был неподалёку. Тогда я видел бы, что я не сошёл с ума, что я не один.
«О Господи! Ты тот человек, которого я искал всю свою жизнь! Я вижу в тебе пламя… Мой собрат!» — подумал я, а вслух сказал:
— Привет, как дела?
Я ведь разучился говорить что-то другое.
Его взгляд блуждал по моим апельсинным паласам и модерновым аркам, по вылитым из латуни голым телам и россыпи рисованных глаз на стенах, — и ничего не выражал. Я устрашился: ему не по нраву моё жилище, вдруг повернёт назад? Ему что-то не нравится? Что именно? Скажи, что, и я тут же выброшу это в окно!
Его равнодушие было жарче любых чужих эмоций.
«Он в беде… надо ему помочь!» — вдруг осенило меня. Я схватил его за руку и потащил отмывать. Мой гость, до тех пор пассивный, на пороге ванной вдруг засопротивлялся, и я выпустил его руку.
Меня одолела паника — что, если мой новоявленный собрат так выглядит из идеологических соображений, а я его оскорбил? Тогда я побежал на кухню, сгрёб оставшиеся со вчерашнего подсохшие канапе и тарелку с горстью унылых креветок и принёс ему. Как дары богу.
Гость взял блюдо и начал механически жевать, поглядывая на меня сквозь спутанные, слипшиеся длинные волосы. Настороженный, как грязный кот, которого я подобрал на улице и пытаюсь приручить. А он думает: располосовать радушному хозяину лицо пятернёй или дать погладить себя по шерсти?
Точнее, это я думал, что приручаю его, а на самом деле всё было наоборот.
Пока же мне оставалось только гадать, что за кошмар такой свалился на бедного парня и наивно жалеть его. Я присмотрелся к одежде — та была дорогой, брэндовой, я разглядел ярлычки, — но теперь превратилась в рубище. Нет, не из-за идейности он решил забомжевать, подумал я. Даже в том, как он брал еду из тарелки, была некая грация — недостижимая для меня самого; такие как он, обычно едят серебряными вилками из золотых тарелок — с самого детства… моя обставленная по высшему дизайнерскому разряду кухня тут же показалась мне убогой и недостойной.
А гость всё смотрел то в тарелку, то на меня, будто взвешивая за и против. Меня вдруг осенило: ему не понравилось, как я панибратски схватил его и куда-то потащил.
— Он оскорбился тем, что его хотели «отмыть»?
Скорее, псевдосексуальным подтекстом того, что я делал. Ну, я почему-то так подумал. В моём щенячьем поклонении и правда могло привидеться что-то рабское-развязное. Я этого эффекта не желал.
Хотя… не уверен. Просто моё жилище пропахло сексом, и половина моих мыслей, пока я там находился, сводились к нему. Вот и опасения повернулись туда же. Не знаю…