Доев, гость сказал, что ему нужны материалы для работы. Мол, он скульптор, хотел организовать через меня выставку, но его статуи украли. Моё сердце облилось кровью при этих словах!
Ладно, Док, я не буду описывать дальше каждый наш чих, скажу только, что я купил тому парню всё, что он просил — все эти скребки и штихели, проволоку, мешки с гипсом; поселил у себя на складе — ведь ему негде было жить; обеспечил едой и свежей одеждой…
Я убеждал себя в том, что инвестирую в него как в скульптора, как в проект, который окупится. Но на деле, я инвестировал в чувство собственного не-одиночества. А ему… ему было всё равно. Ему не нужен был друг. Он казался самодостаточным. Жил в своём мире, а в моём лице видел только кормушку.
Он действительно оказался драным кошаком с улицы, если вы понимаете, о чём я… Нет? Ну, для котов мы всего лишь слуги, которые приносят пожрать и обеспечивают кров. Вот и я для него был кошачьей обслугой. Паркетом, на котором можно твёрдо встать ногами среди болота опасной жизни и творить безраздельно. Его творчество… нет, оно никогда бы не окупилось. Это было творчество безумца. Не гения-безумца, а просто сумасшедшего. Шипы на злобных мордах, десятки клыкастых ртов на одном теле… Когда я увидел его первую статую, не знал, что и думать. Разве что «Лепил бы ты и вправду кошек…»
…А ещё, как и кот, он мог смотреть часами в стенку.
— Мне показалось, или вам не нравятся женщины?
Дурацкий вопрос. Мне вообще никакие люди не нравятся. Но от женщин мне досталось больше.
Иногда я спрашиваю себя: почему? С чего всё началось? И каждый раз возвращаюсь в один чёрный день. Всё бы отдал, если б у меня было это
Нет, капитально всё началось ещё раньше, с детства, с младенчества, с того самого дня, как мать довела отца и он сбежал от неё — а потом она принялась за меня… Но осознал опасность, исходящую от женского рода, я только в четырнадцать. В то лето матушка сочла нужным сослать меня в детский лагерь. Думала, это поможет ей наконец обустроить личную жизнь. Будто бы дело было во мне!
Лагерь оказался не простой, а языковой — чтоб я проводил время с пользой. Что ж, я взаправду не пинал балду, научившись материться на ещё трёх языках в дополнение к родному.
Весёлое было времечко. Море, фрукты, баскетбол. За всё лето я не попал по кольцу ни разу, но мне всё равно нравилось играть. Я по-настоящему отдыхал, больше душой, чем телом.
Итак, в тот чёрный вечер я ныкался с сигаретой за корпусом — ждал приятелей, таких же подростков, возомнивших себя никотиновыми наркоманами. Они пополняли мой кошелёк своими карманными деньгами, пока я воображал себя крутым воротилой.
Но вот послышался голос нашей тренерши, необычайно резкий. Может, мне эта резкость почудилась: женщина говорила по-немецки. Слов я разобрать не мог.
Голос всё приближался и приближался, и я уже верил, что мне сейчас будет полный хэндэ хох. «Кто ж меня сдал?» — думал я, судорожно втаптывая окурок в землю. Пачку, которой надлежало сегодня быть распроданной, я швырнул через забор — вдруг тренерша меня обыщет?
Как ни в чём не бывало, я вышел из-за угла, мурлыча песенку себе под нос. Ни дать ни взять, примерный ученик.
Тренерша была не одна, она вела за руку девчонку лет семи-восьми, её и отчитывая. Увидев меня, надзирательница наша спросила:
— Присмотришь за Мартой? Я сейчас вернусь.
В её вопросе было больше приказа, чем, в сущности, самого вопроса. Она пролаяла мелкой Марте какую-то фразу — видно, сказала, чтоб та меня слушалась, и скрылась в дверях.
Я вздохнул. Пока дождусь тётку — помру со скуки! И правда, прошла минута, две, пять, десять, а тренерши всё не было. Или для меня минута тянулась как пять, не знаю.
— Что ты умеешь? — спросил я Марту на ломаном немецком. Вообще, я хотел спросить, «Во что ты умеешь играть», чтобы скоротать с ней время за картами, но не смог сформулировать.
ebooksa