— Он хотел, так или иначе, сохранить ее живой.
— Но та картина, она производит действительно глубокое впечатление, а остальные его работы…
— Никуда не годятся.
— Каждый, кто приходит в этот дом, хочет узнать о ней.
— Я не хочу показаться грубым, но как она умерла? Сожалею, пожалуйста, простите меня.
— Умерла?
— Не имеет значения.
— Конечно же, имеет. Она упала с мыса у церкви. Забралась туда, чтобы зажечь свечу для «Нашей Леди» — пламя благодарности. Эмиль сделал ей предложение, и она дала согласие, потому и пошла туда, и пока была внутри, начался дождь. Она поскользнулась и упала по пути домой.
— Какой ужас.
— О да, на свете столь мало дней, в которые было бы приятно умереть.
Наш собственный дождь все еще хлестал в окна. Толстый кот вошел в комнату и остановился, чтобы вылизать свои лапы. Мы просто сидели там, слушали дождь и звенели фарфоровыми чашками о блюдца. Горячий чай был отличным. Огонь странным образом наполнял воздух запахом шоколада. Я смотрел на их старые лица в профиль, морщинистые, как плохо сложенные карты. Затем я выставил себя полнейшим кретином, начав объяснять свою позицию как куратора музея Кастора. Я описал коллекцию, прекрасный дом и расположенный рядом ручей, куда приходят напиться олени (но не рассказал об унылом городе), и закончил описанием кошмарных работ Эмиля, комнаты, заполненной плохими рисунками их дочери. Конечно же, я сказал им, что Елизавета принадлежит тому месту, возвращенная набором двойников, тем ангелом, которым она была. Когда я замолчал, воцарилась щемящая тишина. Никто ничего не сказал и не посмотрел на меня, но даже после этого, хотя прошло несколько кошмарных судорог, я продолжил:
— Конечно, мы достаточно заплатим вам за нее.
Тереза склонила голову, и я подумал, что, возможно, это была подготовка к важному решению, пока не понял, что она плачет.
Эд медленно повернулся, его старая голова была похожа на марионетку на ненатянутой нити. Он устремил на меня взгляд, который сказал мне, какой я дурак и навсегда таким останусь.
— Пожалуйста, простите, что я был таким… — сказал я, обнаружив, что встаю так, словно мною управляла рука кукловода. — Не могу выразить, как… Спасибо вам.
Я резко повернулся и вышел из комнаты, в ярости на свою неловкость в разговоре, в настоящем отчаянии от того, что так испортил прекрасный день. Я собирался поспешить в свою комнату и читать книгу до обеда, когда мне придется прокрасться вниз и попытаться найти приличное место, чтобы поесть.
То, что я оскорбил и ранил двух таких добрых людей, было непростительно. Почти ослепнув от ненависти к самому себе я открыл дверь в фойе и увидел
Действительно невозможно описать какую-то другую вещь, которая уводила бы живопись за грани возможного, даже за границы красоты в некую реальность великого искусства. Конечно, она была красивой женщиной, разумеется, освещение, цвета, композиция, мазки кисти — все эти элементы можно разделить и отдельно рассмотреть, но это не дало бы объяснения тому нереальному чувству, которое возникает у того, кто смотрит на шедевр: потребность глубоко вдохнуть, как будто воздуха теперь требовалось вдвое больше.
Вместо того чтобы подняться наверх, я направился к парадной двери. Если та картина была такой же, как портрет Елизаветы, то я просто обязан был ее увидеть.
Было темно, дождь теперь только моросил, гладкое черное масло города напоминало нечто написанное Дали исчезающими чернилами. В кармане я нащупал по привычке взятые с собой ключи. Мне пришлось проехать несколько кругов по городу, сделать несколько ложных поворотов, пару раз переезжая кому-то дорогу, пока наконец я не выбрал дорогу, которая изгибалась аркой над городом и вела к белой часовне. Она даже в дождь светилась, как будто горела изнутри. Дорога петляла, но была вполне надежной. Когда я добрался до вершины и поднялся на мыс, завывал ветер, город внизу затерялся в тумане, и только несколько желтых огней тускло светились внизу. У меня было такое чувство, как будто я смотрел на небеса, упавшие на землю. Волны с грохотом разбивались о мыс, я чувствовал соль на лице, ощущал ее на губах. Вблизи часовня выглядела гораздо больше, чем снизу, шпиль превращался в устремленную в небеса иглу, на острие которой балансировал корабль. Поднимаясь по каменным ступеням, я опять подумал о том, что Эдвард не был уверен, стоит ли мне видеть ее, но взялся за железный молоток на двери и потянул. На мгновение показалось, что дверь заперта, но она просто была невероятно тяжелой. Наконец я открыл ее и вошел в темноту церкви. За спиной тяжело захлопнулись створки. В воздухе плыли аромат цветов, маслянистый запах дерева, откуда-то доносились звуки капающей воды, как будто где-то была течь. Я стоял при входе в церковь, и впереди была еще одна дверь, отделенная от темноты тонкой полоской света, просачивающейся снизу. Я осторожно приблизился, неуверенно двигаясь во мраке. Эта дверь тоже была невероятно тяжелой. Я толкнул ее, и она открылась.
ebooksa