Автобус пришлось ждать долго, а когда он подошел, то оказался переполнен. Маргарет протиснулась к дверям, стараясь не выронить сумки и пакеты. Она почти бежала по своей улице, мимо церковной стены, мимо кирпичной виллы миссис Монктон, мимо почтового ящика — и вдруг остановилась. На миг ей показалось, что впереди кто-то есть — не странный ли незнакомец Мэдди с красивым, похожим на череп лицом?
Но нет, там, в тени, два бледных лица… нет… ничего. Игра тьмы.
В прихожей она бросила пакеты и бросилась наверх.
— Вот и я, милая. Извини, что задержалась… Ох, Мэдди… Мэдди, милая, что ты делаешь тут в темноте?
Она включила свет.
Мэдди, Мэдди, где ты? — прошептала она. — Что ты натворила?
Филипа Рейнс и Харви Уэллс
Никудышный маг
Мне не очень-то удаются фокусы.
Сидя за кухонным столом моей комнаты в Хаунслоу, последние два часа я упражнялся в фокусе с картами, которому меня научил Селим. Руки у меня слишком толстые и неуклюжие, поэтому карты все время ускользали от меня. Секретную карту мне никак не удавалось спрятать, она выпрыгивала между пальцами, как будто все на свете было смазано жиром, дабы я не мог ничего взять в руки. Тем не менее я продолжал упражняться, и не потому, что надеялся в конце концов одолеть этот фокус, а потому что если я старательно концентрировался на этом, то не думал о полуупакованной сумке на кровати, об ужасном шуме, наполнявшем комнату подобно завываниям урагана в лесу. Не думал о Лесли и почему все приключилось настолько скверно.
Кливленд. Мне не надо возвращаться в Хорватию, а можно поехать к кузену Мирко в Америку. Всегда можно куда-нибудь удрать. Я отложил карты и посмотрел на сумку, не пытаясь ни разобраться в своей жизни, ни принять ее как есть, а просто на мгновение застыв в нерешительности. Что мне взять с собой? И что мне позволяется оставить?
Именно эти самые вопросы задавал Лесли восемь дней назад. И когда завывание опять стало совсем невыносимым, стараясь оглушить меня, я подумал: «Ну, расскажи себе что-нибудь, забудь о шуме и попытайся понять, что же произошло.
Расскажи историю Чемодана Удачи».
В предыдущую субботу мы работали в Хитроу в утреннюю смену. Для грузчиков это была самая неприятная смена: все заполонили бесчисленные чемоданы американцев, прибывших ночными трансконтинентальными рейсами на третий и четвертый терминалы. Я особо не расстраивался, так как всегда легко вставал ни свет ни заря. Когда небо светлело над дальними деревьями за пределами аэропорта, я часто думал обо всех тех местах, где мне случалось наблюдать восход: расцвеченные солнцем оштукатуренные бетонные стены моего госпиталя в Вуковаре; серебрившиеся березы Динарских гор, где мы стояли лагерем; аккуратные вершины небоскребов Загреба, Парижа и, наконец, Лондона. В юности мне нравилось подниматься на крышу госпиталя на перекур, смотреть на расстилающееся надо мной небо и по-утреннему опухший Дунай подо мной — я чувствовал себя королем мира.
Спустя десять лет после окончания войны мои чувства относительно этого времени суток переменились. Я жил в городах, где небо было сжато и вытеснено с улочек на задворки складов и кухонь ресторанов. В Хитроу впервые за долгое-долгое время я видел огромное небо, ничем не ограниченное. Но все равно это было не то. Я ничего не имел против утреннего холода и ворчания других грузчиков, но к небу я относился теперь по-другому. Под ним я чувствовал себя разоблаченным.
Как и я, Лесли не жаловался по поводу ранних смен — это и свело нас вместе, когда я впервые приступил к работе в аэропорту. Но, в отличие от меня, Лесли добровольно вызывался на такую раннюю работу. «Людей шатает от утренних рейсов, — говорил он. — Чем не время для того, чтобы сунуть нос в их вещи?»
Лесли засек промежуток времени между курсирующими машинами для перевозки багажа и знал, что у него есть шесть минут, чтобы открыть чемодан и оприходовать его (как он выражался). Я не одобрял этого, но научился не обращать внимания на то, что делали другие грузчики. Кроме того, Лесли был моим другом; одним из немногих моих знакомых, не боявшихся спросить меня о жизни в Хорватии. Мы говорили о процессе над военными преступниками в Гааге, и если он порой и путал войну в Боснии с нашей войной за независимость, я не торопился оскорбляться. По крайней мере, он понял: произошло нечто ужасное, на что нельзя не обращать внимания.
Но в то утро я был недоволен им. Приземлился битком набитый самолет из Майами, и, пока Лесли тратил время на свои глупости, я трудился не покладая рук, отделяя транзитный багаж от отправлявшегося на терминал.
ebooksa