Кардинал

– Другие версии?

– Я клон. Призрак. Близнец. Зомби. Мне все приснилось – вы, этот город. Ладно, кончайте издеваться. Вы будете рассказывать или нет?

– А если я скажу, что никогда не слышал ни про Сонас, ни про Мартина Робинсона?

– Я пойму, что вы по-прежнему трахаете мне мозги.

– Тем не менее я не знаком с Мартином Робинсоном. Ты не он и никогда этим человеком не был. Именно его тело лежит в гробу, и все, что тебе поведала вдова, чистая правда. Ты ошибся в своих домыслах. Ты сейчас так же далек от истины, как и перед отъездом. Единственное, где ты к ней приблизился, это когда предположил, что все сон.

– Так я не Мартин Робинсон?

– Нет.

– Тогда кто я?

– Ты Капак Райми.

– А до этого? – прошипел я сквозь зубы.

Кардинал покачал головой:

– Не было «до этого». Ты не человек, мистер Райми. Я сам тебя создал. – И он откинулся в кресле, оставив меня сидеть с отвисшей челюстью.

– Все началось, когда я еще был уличным беспризорником. – Развернув кресло к окну, Кардинал сел ко мне вполоборота. Я видел, что он будет рассказывать, как сам считает нужным, поэтому решил расслабиться, не пороть горячку и слушать. – Город тогда был другим. Господствующей криминальной организации не существовало, только разрозненные банды-однодневки. В каждом районе своя – что хочу, то и ворочу. Они то и дело устраивали бессмысленные разборки и убивали направо и налево. Дикий, первобытный хаос.

– Я слышал прямо противоположное, – возразил я, вспомнив Натаниеля Мида.

Кардинал отмахнулся:

– Некоторым все нипочем, даже если им стервятник глаза выклюет и в глазницы насрет. Город был клоакой. А те, кто так не считает, либо дураки, либо вруны. Чтобы выжить, приходилось изворачиваться, – продолжал он. – Никаких поблажек за малолетство. Сутенеры совали клиентам двухлетних девчушек. Пацанов приобщали к бандитским делам, едва ходить научатся. Газеты молчали, полиция смотрела сквозь пальцы, но так оно все и было. Моей матери повезло. Она родилась в приличной семье, нашла приличную работу, могла жить себе поживать, глядя на мир сквозь розовые очки, как принято в приличном обществе. Но у нее нашлась ахиллесова пята. Точнее, ахиллесова вена. Бедняжка села на иглу и не смогла слезть. С работы ее погнали, родня отреклась, она переселилась в восточную часть города и зарабатывала на дозу, торгуя собой. Отца своего я не знал. Она тоже. Может, клиент, может, сутенер, а может, просто прохожий, трахнувший ее, пока она валялась в канаве…

Хорошо, что Кардинал сидел ко мне спиной. Не хотел бы я сейчас видеть его лицо.

– Мне пришлось с малолетства заботиться о себе самому. Матери редко приходило в голову меня покормить, переодеть или помыть. Зря она не сделала аборт. Наверное, пыталась оправдать материнством свое существование, но просчиталась. Она продолжала ширяться и торговать собой, а я ползал в отбросах и дрался с бродячими псами и котами за мясные жилы и картофельные очистки. К четырем годам я стал шарить по карманам ее клиентов. Пробирался в комнату, пока они самозабвенно трахались, обыскивал штаны и куртки, добычу забирал себе. Я был пронырой. Пришлось. Как-то раз мать застукала меня и выдрала – за то, что шарил без ее ведома и не поделился. Тогда мы стали работать на пару: она трахалась, я чистил карманы, а добычу мы делили семьдесят к тридцати. Отношений ближе, чем тогда, у нас с матерью не было. В конце концов один клиент все же просек фишку. Как он вопил! Он был то ли политиком, то ли судьей – какой-то важной птицей. Орал, что положит конец нашим бандитским выходкам. Тогда мать вытащила из-под матраса шприц и всадила в него. Он попятился прямо на меня, хватая воздух ртом. Повалился на пол и смотрел перепуганным, умоляющим взглядом. Пришлось удушить – его же ремнем…

Он помолчал.

– Когда мы избавлялись от тела, я срезал у него с ноги лоскут кожи и сохранил на память – как индейцы собирают скальпы. Через несколько месяцев он потерялся, но я еще долго помнил, как он постепенно высыхал, помню его на вкус – я любил мусолить его во рту. Так шло какое-то время. Мы убили еще пару человек – вроде бы случайно, но я думаю, мы все-таки сами до этого доводили, чтобы встряхнуться. Мать пыталась посадить меня на иглу – так она смогла бы забирать всю добычу себе. Но я уже насмотрелся на наркош, и мне хватило. Однажды мы прикончили парня одной шлюхи. И просчитались по-крупному. Она притащила своих дружков, и они порезали мать в лапшу на моих глазах. С чувством, толком и расстановкой. Я все видел. Меня отпустили почти с миром, я был малолеткой, и они не подумали, что я мог оказаться соучастником. С тех пор я жил один. Тяжело жил, меня часто били, несколько раз насиловали, но я не погиб. Я цеплялся и карабкался. До моего шестого дня рождения оставались считаные месяцы…