Ленц завел привычку вваливаться к Фаулю без стука, как к себе. Так заявился и в этот раз.
– Дружище Сюльвестр! – крикнул он. – Ты дома?
Фауль вышел из кабинета.
– У меня небольшой сюрприз. – Штурмбанфюрер хлопнул коменданта по плечу, но глаза его глядели серьёзно. – Появится новый контингент. Пражские еддеи. Пять лет умудрялись прятаться, но мы их всё-таки поймали. Старый дед и девять мальчишек, от одиннадцати до четырнадцати лет.
– А почему к нам? Есть же Аушвиц, Треблинка…
– А к нам потому, что это особенные еддейчики. Они умеют делать гойлемов.
– Это что за гадость?
– Гадость, не то слово. Такие глиняные куклы, но живые. Ну, привезут их сегодня – сам увидишь. Фон Кляйн очень хочет ими заняться.
Глава «этнографов» уже несколько месяцев увозил женщин из посёлка к себе в лабораторию, в городок айнзацкоманды. Некоторые возвращались в тот же день, других не было неделями. Исследовательская работа, господа. Вернувшиеся предпочитали помалкивать, что там с ними делали. Некоторые не возвращались вовсе – говорили, что их отпустили домой за сотрудничество.
– Кстати, ты не переживай. – Эсэсман прошелся туда-сюда перед Фаулем. – Еддеи – не твоя забота. Ими полностью займется айнзацкоманда. Охрана, кормёжка. И вот что – любые контакты с контингентом запрещены. Разговоры, тем более передача им еды или каких-то предметов караются заключением в карцер.
– У нас есть карцер? – удивился обермайор.
– Мои люди уже занимаются. Так что, герр комендант, идите и доведите вашим подопечным эту важную информацию.
Фауль щёлкнул каблуками, надел фуражку и вышел в дверь, Ленц – за ним. Собрав женщин в зале комендатуры, он пересказал слова эсэсмана, добавив жути. Штурмбанфюрер, наблюдавший за собранием от дверей, холодно усмехнулся и вышел.
– Пойдём-ка, посвистим, – комендант догнал Гудрун, которая медленно шла к дому, и ухватил её за рукав. – Пока мать в городе.
Он спал с Бирге с первой недели её работы. Связь они не афишировали, коменданту не хотелось, чтоб болтали, что он жарит экономку. Она приходила, когда дочь уже спала, а посреди ночи женщина поднималась – шла обратно в комнату к Гудрун. Но и про занятия Фауля с её дочерью она не знала.
Успехи в командовании грызунами давались трудно. Он научился нескольким простым свистам, но когда пытался исполнить что-то посложнее, крысы путались, суетились. Черно-серое мельтешение бесило обермайора, он в конце концов начинал топтать паразитов ногами, и крысы разбегались. Гудрун успокаивала герра коменданта, делала ему кофе, говорила, что поначалу всегда так, но уже скоро…
Под вечер в ворота въехал грузовик. Из него высыпали эсэсманы в чёрных мундирах охраны, затем на землю стали выпрыгивать еддеи. Старик и девять мальчишек – один другого костлявее. Тонкие шеи торчали из кургузых пиджачков, ставшие короткими засаленные брючки болтались над щиколотками. На ногах драные штиблеты или тряпье. Охрана погнала их к бараку прикладами, овчарки рвались с поводков. Фауль наблюдал за спектаклем с крыльца. Ему нисколько не было жаль недочеловеков – в Норвеге своих уничтожили еще в сороковом-сорок первом, после воссоединения с Рейхом, и он даже участвовал в их поимке. Работа есть работа. Идущий за процессией Ленц поманил обермайора за собой.
Жидов загнали в барак, Ленц с Фаулем зашли следом. Уже темнело, и штурмбанфюрер светил в лица заключенным фонариком.
Старик и мальчишки сбились в кучку у дощатых нар, сжимая в руках жалкие узелки. Ни света, ни белья, разумеется, не было. В углу стояла железная печка и валялся скудный запас дров – по ночам прохладно. Заключенные сутулились, втягивая головы в плечи, прятали глаза. Ленц подошел к старику и наотмашь ударил того по лицу. Несмотря на удар, жид шагнул вперед, стараясь спрятать за спиной мальчишек.
– Слушай меня внимательно, – раздельно произнес штурмбанфюрер. – Условия в бараке зависят от вашего желания помогать Рейху. Будете хорошо сотрудничать, дам лампу и дрова. Будете плохо… Ну, ты сам знаешь.