Санки

Я схватился за первую ступеньку обеими руками, ударившись подбородком и выронив изо рта фонарь. Мое тело наполовину свисало, я перехватился одной рукой выше, второй уцепился за торчащий железный прут, оставалось только подтянуться на локтях и занести колено. Это как раз то упражнение, за которое в прошлой четверти на итоговом уроке физрук влепил мне жирную двойку, сказав с привычной ему ухмылкой, что я похож на висящую из носа соплю, и ловко продемонстрировал подбрасывание своего тела вверх. «Вот так нужно уметь», – укорил он, оказавшись над перекладиной за долю секунды. Папа не ругал меня в тот день, а лишь сказал, что гораздо важнее накачать мозг, а накачать тело можно в любой момент при желании.

Но я не накачал и беспомощно висел, как сопля из носа, в полной темноте, руки устали и медленно поползли к краю, вниз полетели мелкие камушки, они беззвучно парили почти минуту и лишь потом отозвались глухим эхом так далеко, будто их бросили в глубокий, бездонный колодец.

Еще один сюрприз – куда же делся первый этаж? Меня охватил пронзающий все тело страх, я забыл про усталость рук и начал судорожно карабкаться вверх, не жалея пальцев, что скользили по влажной, грязной ступеньке, цепляясь за все, что удавалось нащупать. Умереть в школьной бездне я не хотел совершенно, ведь в ней мое тело не найдут, родители даже не смогут достойно похоронить своего недостойного сына, лучше бы меня загрызли собаки или я замерз в сугробе. Еще немного, и мой тяжелый белый живот окажется на нижнем ярусе, я дотянулся до следующей перекладины и закинул правое колено на ступеньку, затем левое, перевернулся на спину, освободив парализованные тяжестью моего тела руки. Это была победа. Выдохнул и подумал про обратный путь, он будет легче, так как прыгать придется вниз, а не вверх. Фонарик лежал на ступеньке и светил в стену, я поднял его, поправил штаны и пошел вперед. Это был третий этаж, а не второй, хотя я преодолел всего один пролет. «Но тем и легче», – думал я, осматривая коридор, казавшийся уже и длиннее обычного, я шел по правому крылу к кабинету литературы, который был последним, замыкающим на этом этаже. Размахивая фонарем, я считал двери, обычно их всего шесть, я прошел одиннадцатую, а коридор все не кончался. Впереди на меня смотрела темная бездна, она звала меня, растворяя луч света своей тьмой, я остановился и обернулся – то же самое, такая тьма, что хоть глаз выколи. Я опять посмотрел вперед, назад, вперед, стена с одной стороны, стена с другой. Вперед, назад – я запутался и потерялся, развернулся, как мне показалось, к выходу и побежал, направив луч света на двери кабинетов: 1-й, 2-й, 3-й… 45-й, я выдохся. «Чертовы санки!» – крикнул я так громко, что эхо пробежало по всему этажу и вернулось ко мне буквой «и-и-и-и-и…», будто кто-то усмехнулся надо мной. Я отдышался, сделал четкий разворот в другую сторону и побежал, отсчитывая кабинеты обратно: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й… 61-й, – я упал на колени, бросив фонарь на пол с силой и злостью, он ударился, откатился вперед и погас. Наступила полная темнота, я завыл, словно волк в глухой ночной тайге, мое отчаяние вырвалось наружу и побежало надрывистой трещиной по старым, разрушенным стенам бездушного коридора. Я лег и закрыл глаза.

Вдруг между веками показалась тонкая полоска света, я вскочил и увидел, как в школьное окно пробивается утренний рассвет. На стенах проявились светло-синие пятна, они расползались все больше и больше и вскоре слились в единое. Стены стали обычного синего цвета, дверей было шесть, я посмотрел на каждую – 31-й кабинет, 32-й, 33-й, 34-й, 35-й и 36-й – кабинет литературы, тот самый, что замыкает правое крыло. Солнце с необычайной скоростью поднималось над лесом и освещало привычную мне, ненавистную школу. Я поднял фонарик, положил его в карман и подошел к окну. По дороге проехал автобус, а сразу за ним показались несколько человек, это первые ученики, значит, уже восемь часов утра. Я занервничал больше прежнего и побежал прочь. Нет, выйти через главный вход мне не удастся, тройка апостолов наверняка уже стоит внизу на дежурстве. Я снова выглянул в окно – ученики, словно насекомые на сладкое, стекались к дверям школы. Что же делать? Я ударил кулаком в стену и вспомнил, что рядом с 36-м кабинетом, в тупике есть маленькая закрытая дверь – это запасная пожарная лестница, которой никто не пользуется уже очень давно. Я достал ключи из кармана в тот момент, когда с лестницы уже послышались первые шаги, один из ключей, тот, что открыл дверь дома, выглядел по-новому, я сунул его в замочную скважину и, ловко сделав три оборота, оказался в узком проходе, заваленном ведрами и старыми стульями. Спустился вниз, открыл тем же ключом и вышел на улицу. Дежавю не покидало меня, в очередной раз я крался вдоль кустов, убегая из школы в страхе быть замеченным, словно вор, вернувший украденную вещь на место.

Добравшись до дома, я тихо дернул за ручку двери, но она была закрыта, родители ушли на работу, думая, что я сплю в своей комнате. Я достал ключи, но ни один из них на этот раз не захотел отпирать, все они приняли изначальный вид и никак не желали меняться. Я сидел под дверью весь день и теребил их в руках, мысленно умоляя отпереть замок, но это не помогло.

Мама пришла ровно в шесть и впустила меня в дом, я снова не смог объяснить, как оказался по ту сторону закрытой двери и почему моя одежда грязная и мокрая, будто я валялся в канаве. На семейном совете они решили, что я нашел еще один запасной ключ и снова удрал ночью из дома, после чего долго спорили, а я сидел на стуле и думал, что происходит с моими ногами, они горели от колена и ниже, как облитые кислотой, стопы словно окаменели и не хотели шевелить пальцами. Наконец-то я добрался до ванны, снял одежду и осмотрел себя: мои ноги сморщились, кожа над коленями нависала, напоминая сдутый воздушный шар, ступни были отвратительного желто-серого цвета, а кожа толстая, грубая и шершавая, темно-синие ногти загибались вниз. Я встал под душ и судорожно начал смывать с себя неожиданно обрушившуюся старость, вспоминая, как видел подобные ноги в больничной палате, когда приходил навещать папу после удаленного аппендицита. С ним рядом лежал дряхлый старик, неаккуратно накрытый простынкой, из под нее торчали конечности, в точности похожие на мои. Этот старик умер через несколько дней, но еще долго представлялся мне лежащим рядом с папой. Я плакал, подставив лицо под летящие сверху капли воды, и молил прекратить издеваться надо мной, боясь открыть глаза. Мама постучала в дверь, услышав мой стон.

– У тебя там все в порядке? – крикнула она в щель.

– Да, я просто ударился, скоро выхожу, – ответил я подготовленным голосом, но снова расплылся плаксивой гримасой.

– Поторопись, мы с папой придумали тебе наказание, ждем на кухне, – сказала мама строгим голосом и ушла.

Закончив мыться, я увидел, что мое тело по-прежнему уродливое, замотался полотенцем, максимально скрыв нижнюю часть, и с ужасом поднял голову, встав перед запотевшим зеркалом, стер локтем пар, ожидая увидеть в нем все что угодно, и открыл глаза: выглядел как обычно, только глаза заплаканные и подбородок поцарапан. В комнате надел штаны и толстые шерстяные носки, на моих руках осталась отвратительная омертвевшая кожа, я убрал ее, сразу после меня стошнило прямо в комнате. Я снова убрал, действуя тихо и осторожно, чтобы избежать очередной череды объяснений, которая, как снежный ком, навалилась и молча ждала на кухне.

Я вошел и, опустив голову, сел на стул провинившегося. Мама налила папе только что сваренный кофе, он сделал глоток и, сморщив лицо, потянулся за сахарницей.

– В последнее время… – начал отец.

– Мы вообще не понимаем тебя, что происходит? – нервно перебила его мама, всплеснув руками, будто томила эту фразу целый день.

– Ты расскажешь, как сумел открыть дверь и зачем снова пошел на улицу ночью? – вставил папа свой вопрос в паузу между мамиными вздохами и посмотрел на меня.

Я отрицательно помотал головой. «Если я расскажу и даже если предположить, что мне поверят, я подвергну их риску оказаться в этом аду вместе со мной, санки кровожадно заберут и их жизни, а этого нельзя допустить», – думал я. Папа тяжело вздыхал, размешивая сахар в кружке с кофе, готовясь сказать мне что-то ужасное.

– Тогда, – тихо продолжил он, – ты лишаешься всех удовольствий и развлечений до тех пор, пока не наладишь учебу и свое поведение, также ты не будешь ходить гулять и общаться с друзьями.

– Это все? – уточнил я, когда папа поднес кружку к носу и вдохнул кофейный аромат.

– Нет, – хлебнул он, – это не все. – Образовалась тишина, мама внимательно посмотрела на меня, дублируя эмоции отца. – В случае, если ты не сможешь с собой совладать, тебе придется поехать в школу-интернат для исправительного обучения и жить там, вдали от нас, долгое время.

– Понял, – произнес я, не понимая своих чувств, пытаясь представить дальнейшее развитие событий. Может, оно и к лучшему – я уеду и перестану быть для родителей проблемой, они заживут хорошо, и, возможно даже, у них родится другой ребенок.

11