Четыре после полуночи

Он говорил почти грубо, с удивлением отмечая в себе настоящую ярость, хотя эта вспышка и не стала для него полной неожиданностью.

– У меня нет друзей, – ответил Шутер сухим тоном человека, констатирующего факт. – Ни друзей, ни семьи, ни жены. Есть маленькая ферма милях в двадцати к югу от Перкинсберга, и действительно есть клетчатая скатерть на кухонном столе. Правда, у нас в городе электричество. Керосинкой я пользуюсь, только когда его отключают во время грозы.

– Рад за вас, – бросил Морт.

Шутер проигнорировал сарказм.

– Ферма мне досталась от отца, а на маленькое бабкино наследство я прикупил земли. У меня действительно стадо молочных коров, около двадцати голов, насчет этого вы правы, но вечерами я пишу рассказы. У вас небось один из новомодных компьютеров с экранами, а я обхожусь старой пишущей машинкой.

Шутер замолчал. Несколько мгновений тишину нарушал только резкий шорох листьев, потревоженных поднявшимся легким вечерним бризом.

– То, что ваш рассказ такой же, как мой, я выяснил без помощи друзей. Я, видите ли, подумывал продать ферму и рассудил: будут деньги – смогу писать днем, пока голова свежая, а не только на ночь глядя. Риелтор в Перкинсберге предложил мне встретиться в Джексоне с человеком, у которого в Мис’ипи много молочных ферм. Я не люблю ездить дальше десяти – пятнадцати миль: голова начинает болеть, особенно если ехать нужно по городу – дураков там расплодилось больше некуда, поэтому я выбрал автобус. И при входе вдруг вспомнил, что не взял ничего почитать. А я ненавижу долго ехать в автобусе без книги.

Морт спохватился, что невольно кивает, слушая. Он тоже терпеть не мог садиться в автобус, поезд, самолет или машину, не прихватив что-нибудь почитать, и посущественнее, чем газета.

– В Перкинсберге нет автовокзала – «грейхаунд» на пять минут останавливается у «Рексолла»[17]. Я уже стоял на ступеньке автобуса, когда спохватился, что еду с пустыми руками, вот и попросил водителя подождать. Он ответил – с меня жирно будет, он и так опаздывает и отъедет через три минуты по своим карманным. Успею – он будет рад, нет – могу поцеловать его в задницу при следующей встрече.

Он говорит как писатель, подумал Морт. Черт меня побери, если это не так. Он попытался отогнать эту мысль – вряд ли стоило сейчас об этом думать, но не мог справиться с собой.

– Я вбежал в аптеку – в перкинсбергском «Рексолле» есть старомодная проволочная стойка для газет, такая крутящаяся, как в маленьком универсаме неподалеку от вашего дома.

– В «Боуис»?

Шутер кивнул:

– Да. Я схватил первую книжку, попавшуюся под руку. С тем же успехом это могла быть Библия в мягкой обложке, там стояли такие, но не судьба. Это оказался сборник ваших коротких рассказов – всех, кроме этого.

Пора прекращать. Это же бойлер, который вот-вот взорвется. Надо сбросить пар прямо сейчас.

Но Морт с удивлением почувствовал, что ему не хочется. Возможно, Шутер действительно писатель, раз он соответствует двум основным требованиям – рассказывает историю, которую хочется дослушать до конца, хотя уже понимаешь, чем все это закончится, и переполнен дерьмом настолько, что чуть не лопаешься.

Вместо того чтобы сказать то, что полагалось, – даже если Шутер, по дикой натяжке воображения, говорил правду, он, Морт, обогнал его с этим несчастным рассказом на два года и потому сказал:

– Значит, вы прочли «Время сева» в июне прошлого года в междугороднем автобусе по дороге в Джексон, куда направлялись продавать свою молочную ферму?

– Нет. Если точно, я прочел его на обратном пути. Ферму я продал и поехал на «грейхаунде» с чеком на шестьдесят тысяч долларов в кармане. Первую половину ваших двенадцати рассказов я прочитал до Джексона. Истинными шедеврами я их не назову, но один раз прочитать можно.

– Спасибо.