Он взял картуз, накинул пиджак и вышел вместе с гостями. На берегу Москвы-реки была дубовая роща. Облюбовав тихое местечко, все трое уселись на траве. Петрович вынул кисет. Закурили. Степан не курил, но за компанию тоже свернул цигарку.
— Вы откуда меня знаете, Иван Васильевич?
— А на Обводном, в кружках слыхал. Я ведь там на Новой бумагопрядильной работал. Вы меня не помните?
— Лицо очень знакомое…
— Мы же с вами вместе у Казанского собора были. Преснякова-то помните?
— Ну как же?
— А я по правую руку от него стоял.
— В желтом полушубке и треухе? Степан схватил его руку.
— Помню! Хорошо помню. Очень рад познакомиться.
— И я тоже, — улыбнулся Иван Васильевич. — Там, у Казанского собора, меня и взяли.
— И судили?
— Судили… Постановили выслать из Петербурга… Вот я и переехал в Москву.
— Понятно, — Степан, раздумывая, потеребил бородку. — Как же вы здесь обосновались?
— Ничего. Помаленьку… Бываю в кружках, но в пропагандисты не рвусь. Семья у меня — сам шестой-. Приходится жить с оглядкой.
— Значит, рабочие кружки в Москве существуют?
— Кое-где при заводах… у нас, на фабрике имеются. Если желаете— я вас познакомлю. Можно и о сходке похлопотать, чтобы вы выступили, но я на рожон не полезу, уж извините. Пока сидел в тюрьме, наши чуть с голоду не умерли. Надо вам, Степан Николаич, в ваших делах на молодежь опираться. Им это способнее.
— Верно, Степушка, — поддержал Петрович. — Иван Васильевич человек наш, но и его надо понять. Я был у него, видел. Ребятишки мал мала меньше…
— Я понимаю, конечно, — смутился Степан.:— Я и не требую ничего… Мне бы только познакомиться с рабочими-пропагандистами.
— Ладно. Вы посидите тут с Петровичем, а я схожу к «Петушку». Так мы тут одного кличем. Шустрый парень. Я его приведу, а уж он вам кого следует сам представит…
5