Обнорский через Моисеенко знал обо всем, что происходило на фабрике и вокруг нее. Он каждый вечер бывал у Степана, советовался с ним. Они вдвоем разрабатывали планы материальной помощи бастующим рабочим, решали где, как и через кого организовать сбор пожертвований. Вместе думали над листовками, которые бы поддержали боевой дух бастующих. Иногда к Степану вместе с Обнорским приходил Абраменков с Новой бумагопрядильной и революционные активисты с других заводов. Обсуждали, как вести себя дальше, поскольку землевольцы выступали среди бастующих с призывом идти с петицией к наследнику-цесаревичу.
Халтурин был решительно против этой унизительной затеи, сводящей на нет требования бастующих. — Идите к ткачам и постарайтесь их переубедить. А если не удастся, я приду сам и открыто выступлю на рабочей сходке. Пусть меня схватят, но я не допущу, чтоб забастовка была сорвана…
Обнорский, Моисеенко, Абраменков собирали ткачей, ходили по квартирам, уговаривали отказаться от похода к наследнику и подачи петиции, но те упрямо стояли на своем. Петиция была уже составлена, о ней знали, на нее надеялись.
Рабочие называли петицию «прошением». Долго обсуждали, как его подать: через начальство или самим. Решили подавать сами. И снова возникли затруднения. Если отправиться всей фабрикой — полиция не пустит. Если послать двоих-троих — их могут схватить, и все погибнет. Было задумано собраться группами по нескольку человек в Александровском сквере, а потом всем выйти на Невский у дворца наследника и требовать, чтобы приняли прошение.
Узнав, что готовится шествие к Аничкову дворцу, Степан не смог усидеть дома и снова, одевшись купцом, отправился на Невский. Правда, он держался в стороне от толпы, но видел, как она осаждала дворец, как в легких санках примчался помощник градоначальника генерал Козлов, слышал, как он кричал на рабочих и требовал разойтись.
Народ все прибывал и скоро запрудил Невский. Стало плохо видно и слышно. Степан пробрался к зажатому толпой извозчику, встал в пустые сани, но в этот миг кто-то потянул его за рукав. Степан оглянулся — Обнорский!
— Пойдем, пойдем скорей, — зашептал тот в самое ухо. — Моисееико арестовали и увели во дворец.
Степан выпрыгнул из санок и вслед за Обнорским вошел во двор.
— Виктор, надо выступить перед народом — ведь весь Невский забит.
— Ткачи расходятся. Им объяснили, что прошение цесаревич принял, по сказал, что он ничего не может сделать.
— Я так и знал… Что же ткачи? Неужели откажутся от своих требований?
— Недостаточно пока работаем с ними. Еще незакаленный народ. Больше половины недавно приехали из деревень.
— Не надо было связываться с прошением. Это землевольцы подложили нам свинью. Это их дело! — гневно сказал Степан.
— Теперь уже нет смысла говорить об этом.
— Нет, есть смысл, — упрямо прошептал Степан. — Надо срочно создавать свою рабочую революционную организацию, с отделениями во всех крупных городах России. Мы должны сами руководить рабочими, поднимать их на борьбу с царизмом. Если нельзя мне показываться в Питере, я готов хоть завтра поехать в Москву, в Нижний, на Урал. Слышишь?
— Да, согласен, Степан. Но вначале надо выработать программу организации. Без этого ничего делать нельзя.
— Согласен. Оставайся, Виктор, здесь и понаблюдай, чем кончится сегодняшний поход, а вечером приходи — и сразу засядем!..
— А ты?
— Я попробую пробраться домой.
— Смотри, Степан! Не выкинь чего-нибудь! — пригрозил Обнорский и первый вышел на Невский, где все еще шумела толпа.