— Да-да-да, — пробормотал вервр, наслаждаясь игрой на человечьих нервах.
Очень скоро он ощутил давно забытое, но оттого ещё более сладкое, состояние хозяина жизни человечишки — жалкого, как кукла, и глупого ещё более куклы.
Всё стало просто восхитительно, едва в руки вервра лёг лук. Опекун Номы дёргался вправо-влево, взглядом самого жалкого из кроликов отслеживал наконечник стрелы. Третьей по счету: две вервр уже выпустил, очень ровно укоротив мочки ушей жертвы.
— На глазах у детей, — верещал опекун, вдруг вспомнив, что у некоторых могут иметься совесть и принципы. — Без причины, в чужой стране… Вас будут искать всегда, слышите, хэш? А Нома окажется соучастницей. А ваша девочка с голоду помрёт под забором, а… А-ааа!
— Как безродному доверили опеку? — вслух подумал вервр, чуть ослабив тетиву, чтобы снова её натянуть до характерного скрипа, пугающего жертву.
— Не под склады, под городское имение семьи Довс. Они желали обязательно с гербом и историей, в подарок старшему сыну. На совершеннолетие, — скороговоркой пискнул «кролик». — Кто же думал, что выгнать девчонку так сложно? Третий год… А-аа… Не надо, уважаемый хэш. Не надо, прошу!
— Передай Довсам моё нижайшее почтение. Уточни своими словами, что я всегда попадаю, куда надо. И ночью, и при боковом ветре, и даже без лука, — доверительно пообещал вервр. — Прими к сведению, я учую твой страх и тем более твою жадность даже из-за моря. Войдёшь ещё хоть раз в черту ограды усадьбы, издохнешь. Не сразу. Может, я истрачу месяц, два, три, чтобы попасть, куда надо. Обычно я бью в сердце, если уважаю врага. И в живот, если очень зол. Как опекун добросердечной сверх меры белой лекарки ты проживёшь даже после выстрела в живот долго, очень долго… и несчастливо.
— Немедленно прекратите это грязное издевательство! — Звенящим, гневным шёпотом приказала Нома… и встала между стрелком и дичью.
— Вот поэтому я не трачу себя на спасение благородных дур, о белая Нома, — усмехнулся вервр. — Вас следует спасать исключительно от вас же самих. Вы не приемлете грязные игры? Так что с того, если игры приемлют вас, перетирают в пыль и выхаркивают, выблёвывают, выдавливают. Ненавижу род людской! — вервр рычал, тяжело дыша и скалясь открыто, яростно. — Ненавижу.
— Прошу вас немедленно покинуть мой дом, — ломким, готовым сорваться в слезы голосом, велела Нома и указала тонкой рукой в парк, в сторону ворот.
— Ещё больше, чем род людской, я ненавижу выродков, заражённых неизлечимым благородством, — продолжал рычать вервр. Он отбросил лук и толчком пальцев метнул стрелу в ствол. Наконечник вонзился полностью, следом ушло на ширину двух пальцев древко… Над самой травой, в полуладони от кроличьего уха. — К лешим вежливость! Ты три года живёшь тут, как раба. У тебя на спине след кнута, я чую. Твой дом пропах слезами и болью. Что, нравится ходить битой? Это, по-твоему, гордость: никого не просить и не унижаться до борьбы, нечестной, но успешной? Подожди ещё пару зим, и он продаст тебя, как племенную кобылу, первому охочему жеребцу. Или сам попользует и вышвырнет, напоследок опозорив и тебя, и род Токт. Это всё — лучше, чем несколько мгновений неприглядных для тебя унижений слабого урода сильным… уродом?
— Убирайтесь вон! — теперь Нома кричала в голос.
Вервр быстро прошёл к порогу, вздёрнул на плечо притихшую Ану, каменную от очередного «папиного» способа вести дела. Напоследок вервр обернулся и ещё раз принюхался к страху жертвы.
— Всё сказанное в силе, — подтвердил он, и слова вползли лишь в те уши, коим были предназначены. — Если она заплачет, ты заплатишь.
Сумерки ещё не легли загаром на кожу, а город уже остался позади. Ана понемногу приходила в себя, ворочалась на плече. Наконец, села удобнее, вцепилась в ухо, вроде бы норовя его выкрутить.
— Ан, страшно. Не делай так.
— Со мной ты слишком быстро взрослеешь, — задумался вервр. — Враг Клог при добрющей мамке остался наивным слюнтяем, даже став палачом. Если подумать, он тоже под казнью ходит, я враг ему и могу быть рад… даже должен. Только мне надоело думать о нем, Ана. Он далеко, ты здесь. Что делать, у нас с тобой на двоих одна казнь: быть вместе до совершеннолетия. Твоего. Терпи.
— Жалко, — шмыгнула носом Ана. Стёрла первую слезинку и всхлипнула громче.
— Мне обычно никого не жаль. Так бывает лучше, всем. Видишь, какая беда от моей жалости. Теперь видишь?
— Тебя жалко, — часто вздрагивая, Ана сползла с плеча и прильнула к груди, слушая медленное сердце вервра. — Больно, да? Очень больно?
ebooksa