— Да так…
— Не нравится? А кому нравится.
Аверин открыл входную дверь. Пушинка встретила его обрадованным мяуканьем. Кошки тоже умеют ценить дружбу. Он бросил чемодан и уселся в кресло. Пушинка прыгнула ему на руки.
— Ну, тебя Егорыч откормил, — покачал головой Аверин, взвесив на руке Пушинку. — Тигра настоящая. Пушинка лизнула его в щеку, заурчала.
— У, котяра, — он погладил ее, и она протянула лапы, блаженно впилась в хозяина когтями, вытянулась.
Он положил котенка на диван. Вышел из квартиры. Поднялся двумя этажами выше. Позвонил в дверь.
Егорыч выглядел вполне прилично, если не считать того, что левая рука была перевязана.
— Чего, ранили? — спросил Аверин, кивая на перевязанную бинтами с пятнами крови руку.
— Привет, Слава. Пулей зацепило.
— Ты уже ветеран боев с правящей верхушкой.
В доме Егорыча царил беспорядок. В углу стояло несколько пустых бутылок. На столе высился ополовиненный «Абсолют», но Егорыч не выглядел пьяным. Они уселись за стол. Егорыч разлил водку по рюмкам, произнес:
— За тех, кто погиб.
Аверин опрокинул обжигающее содержимое.
— Слава, ты не представляешь, что это было. Четвертого октября я у «Белого дома» находился. Вокруг него шел постоянный крестный ход. Подошли броники. И первую пулю получил священник, возглавлявший крестный ход. Пуля прошла через икону.
Аверин передернул плечами.
— А потом… Я-то выбрался. Чиркнуло, — Егорыч потянулся к бутылке, но отставил ее. — А сколько погибло людей! Хороших людей, Слава. Которым не было все равно… Они выбили тех, кому не все равно. А быдло на мосту стояло и смеялось. Оно смотрело на представление…
Егорыч покачал головой, отгоняя от себя страшные воспоминания.
— Представляешь, Слава, бьет пулемет. Вокруг стоят зрители. Один падает, сраженный пулей. Его оттаскивают, и тут же его место занимает другой любопытствующий. Это что-то совершенно необъяснимое.
— Да.
— Слава, я ненавижу это быдло. Ненавижу этот город. Чтоб он провалился!