— Русские — великие солдаты. Вы умеете, как никто, восстанавливать разрушенное.
— Разрушенное нами же.
— Загадочная русская душа… Какой у немцев любимый вид искусства? Классическая музыка. Германский дух — это великий музыкальный созидательный аккорд. Это музыкальная гармония. Россия же — она вся выражена в вашей литературе. Это мечущийся между хаосом и созиданием дикарский дух. Он способен взлететь высоко, но может и низко пасть. Однако он взбирается все выше.
— А у американцев какое искусство? — Аверин улыбнулся. Его заинтересовала своеобразная градация.
— Кино. Голливуд. Да и вообще, какой у американцев дух? Они прекрасно обходятся слезливыми сантиментами. Они давят на слезу. Сентиментальность — это не доброта. Они выдумали права человека и проливают над ними слезы — это сентиментальность. Но не забывают считать баксы, которые извлекают из этих прав человека. Это практицизм. Они — страна без будущего. В них и близко нет того торжества души, которое есть у немцев и русских. Вам надо быть жестче. И не забывать, что русские, как и немцы, великие воины.
— Кому это сегодня нужно в России, где все только и делают, что торгуют — Родиной, жизнями чужих людей, полезными ископаемыми. Дешевая распродажа. Все мировые старьевщики и людоеды слетелись на нашу свалку.
— Русский воин победит. Русский торговец уступит ему. А русский бандит будет в Сибири. А, Слава?
— Будет.
Дитрих засмеялся и ткнул локтем Аверина в бок. Аверин так и не смог напиться, чтобы заглушить боль. Вечером он позвонил в Москву.
— Слушаю, — донесся близкий, будто с соседней улицы, голос.
— Егорыч, — выдохнул Аверин.
— Здорово, — голос у Егорыча был усталый. — Рад тебя слышать.
— Ты жив, Егорыч… Я так счастлив, что ты жив.
— Я-то жив.
— Как там?
— Потом объясню. Приезжай… А лучше оставайся там. Ну ее к чертям, эту помойку, — последние слова казались криком души.
— Как же, нужен я здесь.
— А в Москве нужен? Кому? Этим сволочам, которые стреляли в народ из пулеметов? Им нужен?
— Кому-то нужен, Егорыч… Хорошо, что ты жив. Корми Пушинку.
— А куда я денусь?..