…Костюк долго сидел под густой елью. Закурил и, выпуская сизые колечки дыма, глядел на озеро, что блестело под косыми лучами солнца, а видел перед собой тихую речку, белый домик, кудрявый клен, что у крыльца…
«Ира небось сейчас на ферме, а Степа в детском садике», — подумал Василий.
Он грустил. Порой его брала такая тоска по родному дому, по семье, что и заглушить ее сил не хватало. Спит и видит во сне Ирину. Как-то в дозоре подошел к речке, посмотрел в черно-голубую воду и увидел лицо жены.
«И чего ты раскис? — уколол он себя. — Не у тебя одного жена осталась в родных краях, но ребята умеют одолевать тоску, прятать ее. А ты?.. Негоже так. Что скажет майор, если заметит? Эх, коммунист Костюк, нет в тебе, голубчик, терпения. На границу ведь сам попросился, значит, все, что тут есть и чем ты живешь, — все твое и за все ты в ответе…»
Он достал письмо жены, полученное месяц назад, и стал перечитывать.
«Вася, Степа подрос, — писала Ира. — Он как ручеек набирается сил. Вчера ходили с ним на речку. Лезет на глубину, а я не пускаю, сам знаешь, родники на глубине, еще застудится или судорогой ноги сведет, а он злится: «Вот я пожалуюсь папке, как он приедет!..» Ну а у тебя как дела, Васек? Очень по тебе скучаю, улыбку твою не могу вспомнить. Уже год, как ты уехал. А мне кажется, что прошла целая вечность. Так, видно, бывает со всеми, кто крепко любит. И я тебя так люблю… Только не думай, что слезы лью. Твое дело на границе серьезное, и я, и сын наш, и мать, и отец, и все наше село за твоей спиной, велика ответственность твоя как солдата границы, велики обязанности, негоже мне отвлекать тебя от них бабскими делами. Сынок то и дело спрашивает о тебе. Вчера поздно вернулась с фермы, бабушка как раз кормила его. Увидел меня, вскочил со стула и бегом ко мне. В глазенках искорки горят, щечки зарумянились. Щебечет: «А я телевизор смотрел. В лесу пограничники шпиёна поймали. А мой папка тоже шпиёнов ловит, да?»
Костюк сидел не двигаясь, письмо перенесло его в родные края. Перед глазами стояла она, Ира. В тот день, когда его провожала на военную службу, она не плакала. В ее задумчивых глазах затаилась глубокая печаль. Он ласково обнял ее за худенькие плечи.
— Как жить будешь? — спросил тихо, коснувшись губами ее щеки.
— Скучать буду, но реветь не стану, — твердо ответила она, зардевшись. — К чему слезы? Дождусь тебя, честно дождусь. Совесть моя при мне остается.
Костюк задумался. Она тоже притихла.
— Сына побереги… — Он заглушил в себе вздох. — И сама не поддайся слабости. Она, как та коса, — режет человека…
Она заглянула ему в глаза и почти прошептала:
— На границе, слыхала я, опасно, да? Ты гляди там… — голос у нее дрогнул, но она поборола себя и, улыбнувшись, добавила: — Уходишь-то целым, таким и возвращайся.
Он улыбнулся.
— Я крепкий, не сломаюсь. Ты вот о границе… Может, и опасно, я там не был и не знаю. Но иду туда с желанием. Служба, она есть служба. Батя-то мой всю воину прошел. Не сломался.
— Батя твой крепкий, как дуб. А ты кто? Молодой, безусый. Не раздвоилась бы у тебя душа, Васек, — грустно вздохнула она. — Попомни: если меня забудешь, прощения не жди.
Во двор заставы въехала машина, из нее вышел майор. Костюк слышал, как старшина заставы доложил о получении продуктов и о том, что завтра утром надо съездить в отряд. Марков что-то сказал ему, кашлянул, потом направился к себе в канцелярию.
«…Васек, я вот о чем думаю, — вновь читал Костюк. — Может, приехать к тебе хоть на неделю? Председатель колхоза не возражает, отпуск дает. Мама тоже советует поехать, отец, правда, против. Когда я сказала, что собираюсь к тебе, он нахмурился, стал выговаривать, мол, его ты поедешь душу ему бередить?» Так и осталась я наедине с тоской. Может, и вправду приехать, а? Знаю, что нелегко мне будет в дороге с малышом, но если ты согласен, — приеду. Напиши, Васек, ладно?..»
Костюк легко вздохнул. Таким теплом повеяло от этих строчек, так они душу растревожили! Он достал из кармана бушлата фотокарточку Иры. Красивая! И добрая! Глаза у нее синие-синие. «Ну что? — мысленно заговорил с ней Василий. — Небось тяжело без меня, да? И мне, поверь, нелегко, только я никому об этом не говорю, даже начальнику заставы, которого уважаю как родного отца. И ты, Ира, не требуй, чтоб я к тебе приехал. Не могу приехать. Служба у меня. И тебе приезжать не следует. Словом, обо всем я тебе написал, скоро получишь письмо…»
— Костюк, где ты? — окликнул ефрейтора Леонид Колотов. — Тебе письмо…