Строчки неровные, пляшут перед глазами, как мотыльки. И не верится ему, что Ира могла написать такое.
«Бессердечный ты, видать, Вася, если не разрешаешь, чтоб приехала я к тебе. А в любви-то клялся. Что, небось все сгорело в душе? А может, тебе и не нужна семья? Ох, Васек, дурное дело ты, видать, затеял. Я разумею, граница — штука серьезная, но если в семье плохо, то и штык может заржаветь… Словом, так, писать я тебе больше не стану. Прощай…»
Костюк свернул листок. Все то доброе, чем жил он еще недавно, мигом улетучилось, исчезло куда-то, и на сердце осталась лишь гнетущая тоска. «Может, зря ей сердитое письмо послал? — спросил он себя. — Так ведь куда же ей ехать, если в горах мы? Граница ведь…»
К нему подошел Колотов, уселся рядом, закурил и вдруг спросил:
— От Иры?
— А от кого еще? Раскалила мне душу, хоть в озеро прыгай.
— Оно и видно… — усмехнулся Колотов. — Раскис ты, Вася, видать, по жене слезки льешь. Так и о границе забудешь. А может, уже и забыл, а?
У Костюка от обиды сжались зубы, но он сдержал себя, чтобы не выругаться.
— Ты это брось… Не до шуток мне… — Он поглядел на майора, который сидел на невысоком пне и глядел куда-то в сторону леса. — Забыть о границе… Ну и скажешь, черт белобрысый. Это же мое первое дело — граница! А без дела какая в жизни радость?
— Ну ты прямо ученый! — засмеялся Колотов и, прищурив глаз, спросил: — А что, Вася, Ира не может там жить без тебя, да?
— Выходит, не может…
— Оно и понятно. Ты видный у нас следопыт, на весь округ один такой, — с хитрецой в голосе молвил Колотов. — Разве ей охота терять такого парня? А границу ты, Вася, все же не любишь, нет у тебя к ней чутья.
Костюк встал с камня, набрал горсть земли и тихо, но твердо сказал:
— Вся наша земля вот тут у меня, в горсти. И дом мой, и дозорная тропа, понял? — И уже глухо, с тоской в голосе добавил: — Люблю я Ирку, вот оно что…
— А она?
— Глупая она, и все тут, — усмехнулся Костюк. — Пишет, что бессердечный я. У меня от этого ее письма голова кругом пошла.
— А ты посоветуйся с майором. Человек он душевный, рассудит, как надо. Чего пялишь глазенки? Если смолчишь, то я доложу…
В это время Костюка окликнул старшина заставы. Кряжистый, с проседью на висках, он стоял у железной бочки с водой и курил.
— Чего ты такой кислый? — спросил прапорщик. — Небось из-за жены? Ох, эти жены… Ты ее не балуй, — добавил он жестко.
Костюк нахмурился: