След торпеды

22
18
20
22
24
26
28
30

На душе у Акима стало муторно, ему захотелось закурить. Табак с собой взял, а где найти клочок бумаги? Открыл ящичек стола и вдруг увидел маленькую фотокарточку. Так это же Оля! Да, да, она — так и написано на фотокарточке — Оля Пашкова. И еще что-то написано, мелким почерком. Аким надел очки:

«Петеньке от Оли. Смотри не забывай, теперь мы с тобой морем крещенные, одна живая ниточка, не порвать бы ее…»

«Видно, Оля не успела подарить ему фотокарточку», — подумал Аким. И ему до боли в душе захотелось увидеть ее, расспросить о Петьке. Не он, Аким, а Оля видела сына незадолго до гибели, слышала его голос, видела улыбку на лице. Акиму вдруг померещилось, как Петька метался по палубе налетевшего на скалу катера, метался как в огне и не знал, что ему делать. Крики и стоны утопающих людей, а Петька мечется на палубе. Вода лизала палубу, надстройки, остудила Петра, а затем закрутила, понесла на камни… Аким поморщился, положил в карман фотокарточку и улегся на койку. Теперь мысли его потекли по другому руслу: кто такая Оля, откуда она родом и куда уехала? Капитан судна как-то вскользь говорил о ней, говорил небрежно, с холодком. Но тогда Аким не посмел задавать ему вопросов. Теперь ему захотелось знать о ней как можно больше. Но где искать Олю? Куда она уехала? А эта загадочная фотокарточка. Почему Оля не взяла ее с собой? А может, ее оставил сын? Надо поговорить с капитаном.

Уснул Аким лишь на рассвете. Проснулся от стука в дверь. В каюту вошел капитан. Аким поднялся с койки, поздоровался.

— Нам пора, — коротко обронил капитан. Был он одет в черный реглан, на фуражке горел ярко-желтый краб. — Прошу в кают-компанию на завтрак, а потом — на катер.

— Спасибо… — Акиму хотелось спросить об Оле, но он сдержался. Молча достал из стола фотокарточку Оли и протянул капитану, пояснив, что нашел ее в столе. Капица взял фотокарточку, посмотрел на нее и утвердительно заметил:

— Оля Пашкова…

— А где она сейчас?

— Я же сказал вам, что не знаю, да и знать не хочу. Радисткой она была хорошей, а как девушка… — Капитан сердито фыркнул: — Нет, я таких не уважаю. Бегать к штурману в каюту, даже если любишь его… Нет, я такое осуждаю…

«А ты, капитан, человек, как вижу, занозистый, — подумал Аким. — Ну, ладно, будь жив Петька — ругай его, кляни… Тут я на тебя не обижусь. А коли погиб парень, то зачем же скверно к нему относиться? Тебе Оля не по душе, а я очень хочу видеть ее, поговорить с ней. Может, и откроется для меня, отца, новая страничка из жизни сына. А ты, капитан, хочешь одним ударом все узлы разрубить. Негоже так…»

* * *

Катер подходил к небольшой подводной скале. Она верблюжьим горбом чернела над серо-зеленой гладью моря. Утро хмурое, солнце запеленали тучи, плывшие над самой водой; над катером с криками проносились чайки. Когда катер застопорил ход, застыв у скалы, капитан судна снял фуражку и тихо сказал:

— Вот тут…

Слова Капицы больно хлестнули Акима. Он снял шапку и неподвижно застыл на палубе. Смотрел на серый базальт скалы, смотрел пристально, как будто этот камень мог поведать ему о ночной трагедии. Но камень нем, как и море, словно не своей, а чужой рукой Аким бросил на воду венок и тихо сказал:

— Прощай, сынок.

Голос Рубцова дрогнул, он весь сжался, словно готовился прыгнуть с палубы в воду. Рядом стоявший с ним капитан тоже молчал. И вдруг над спящим морем заревел ревун. Аким даже вздрогнул. Он обернулся, поглядел на ходовой мостик.

— Этот ревун в честь памяти погибших, — пояснил капитан.

— Спасибо, — тихо отозвался Аким. — Память о погибших — это совесть живых. Спасибо.

Венок подплыл к камням, полежал неподвижно, а потом его подхватила набежавшая волна и стала относить в открытое море.

Аким тихо застонал, прикрыв ладонью глаза. Венок как живой колыхался на волне, его относило все дальше и дальше.

— Не надо, Аким Петрович, — тихо сказал Капица и торопливым движением взял Рубцова под руку. — Мертвых не воскресить. Будем считать, что Петр погиб на боевом посту. Если честно признаться, то во мне борются два чувства: с одной стороны, штурман мне нравился тем, что был смел, решителен, а с другой, был излишне горд, самоуверен, там, где следовало признать свою ошибку, он искал виновных…