– Ты еще здесь…
– Надо было крутизну показывать, когда Карася с горы бросали. А сейчас сидите молча и думайте, как живыми остаться, – Графин снова согнулся над ведром.
– А что тут думать – сидеть и ждать, – обреченно сказал Пень. Он уже решил довериться местным мужикам. Действительно, думал он, хотели бы замочить – замочили бы в пещере.
– Давайте я вам головы промою, водкой, – предложил он, – а то вон в крови головы.
– Давай, – согласился Сявка. – А как стемнеет – решим, что дальше делать.
– Если ничего нового не произойдет, – продолжил Графин и увидев, как Локоть собирается хлебнуть из бутылки со стоном сказал – да не пей ты, козел, еще неизвестно, что будет.
Секундная стрелка, нервно перепрыгивающая с одного деления на другое, постоянно притягивала к себе взгляд Короля. Как он не пытался забыть о циферблате настенных часов, как ни пытался отвлечься от мысли об идущем времени – все было напрасно, время перестало быть абстрактной категорией, и секунды проносились сквозь мозг Короля, словно ледяные иглы. Даже музыка, которую включил Король, не скрывала звука тикающих часов.
Шло время, его время, время отведенное ему на размышление. Время его жизни. Король чувствовал, как внутри у него что-то стягивается в тугой узел. Человек действия, Король был обречен на ожидание наедине с секундной стрелкой.
Нужно найти решение. Нужно пробиться сквозь глыбу оцепенения и победить. Как бы ни был выбит из привычной колеи Король, у него даже и мысли не появилось о том, что он может проиграть. Никогда. Проигрыш – удел слабых. Король не такой. Он думал только о возможности победы в этой ситуации, и чувство неуверенности у него возникало не от предчувствия поражения – он не мог найти пути к победе.
Более того, он даже не мог себе представить, что именно может быть победой в этом случае. Когда ему пришлось драться за власть в городе, тут все было понятно. Все должны были признать его право на трон. Его слово должно было стать решающим. Те, кто противился этому, были врагами. Тогда он взвесил свои силы, оценил обстановку и понял, что враги должны погибнуть. Это было самым правильным в той ситуации.
А сейчас… Совершенно понятно, что его решили уничтожить. Пусть это решение принял только один человек. Он попытался это решение выполнить, и не его вина в том, что все сорвалось. Король вспомнил лицо Калача.
Гиена. Калач все время старался выглядеть уверенным в себе, но его выдавали глаза. Даже вступая в спор, Калач был настойчив только тогда, когда не наталкивался на возражения. Но как только звучало несогласие – Калач отдергивал руки и соглашался. Нет так нет, Бог с ним, я только хотел как лучше. И только глаза, спрятавшиеся в узких глазницах, смотрели с угрозой, даже нет, не с угрозой, а с уверенностью в том, что все будет, как хочет Калач. Не сегодня так завтра. И все знали, что с Калачом лучше соглашаться. Если он чего-либо захотел – он это получит.
И вот теперь Калач захотел город Короля. И получит его. Получит, если Король не найдет решения этой задачи. Самое простое было на поверхности, более того, Король начал его обдумывать задолго до того, как грянул кризис.
Устранить Калача. Пуля или взрывчатка. Грек несколько раз заводил об этом разговор с глазу на глаз. Убить. Так просто взять и убить. А потом держать ответ перед остальными. Калач поступил мудрее. Он решил все сделать руками Мастера. Даже проигрыш не сулил ему ничего особенно страшного. За все должен был расплатиться Мастер. И расплатился.
Часы тикали уже в голове Короля. Стрелка описывала круги, царапая острием его мозг. Впервые за несколько лет Король был вынужден сидеть и ждать решения своей судьбы. От него не потребовали объяснений. Просто дали срок для поиска убийцы, а сами собрались, чтобы решить его судьбу. И даже не попытались позвать его, чтобы дать возможность защищаться.
А если бы они его вызвали? Поехал бы он на эту разборку? В том-то и дело, что никто ничего сейчас не мог гарантировать. Всем придется действовать экспромтом, а это увеличивает вероятность ошибки. А ошибка, любая ошибка может стать роковой.
Подал голос сотовый телефон. Король медленно взял трубку:
– Да.
– Это Грек.
– Да.