– А не проще послать по дворам ваши патрули?
– Проще. Дадим им в руки автоматы, и пусть до самого рассвета выбивают ворота и двери. Веселья будет – до самой смерти не перехохочем. Завтра с утра.
– Завтра утром может быть поздно.
– Завтра с утра. Мои люди пойдут по дворам только завтра с утра. – Симоненко ударил рукой по ручке кресла.
– Завтра с утра… – повторил за ним Король. Он не сразу расслышал ударение на фразе «мои люди». Действительно. Если милиция не сможет ходить ночью, то его, Короля, люди спокойно могут проверить все подозрительные места до рассвета. Это шанс, хотя и очень хлипкий.
– Я понял, – сказал Король, – только завтра с утра.
– Вот именно, и я бы хотел сразу же узнавать всю новую информацию. Всю.
– Я вам обещаю, – сказал Король и осекся. Он не сможет рассказать Симоненко действительно всего, а, значит, дал обещание, которого не только не сможет выполнить, но даже и не собирается выполнять. Как там он говорил? Если у меня не будет моего слова, что же у меня будет? Что у меня будет?
В кабинет без стука вошел секретарь с подносом. Кофе и бутерброды. Король посмотрел на то, как секретарь сервирует журнальный столик, и вспомнил, что сегодня не обедал. И не ужинал. Господи, подумал Король, как мало оказывается нужно, чтобы ко всем чертям полетел порядок жизни установленный, казалось, навсегда. Как мало. И как мало ему потребовалось сражаться с собой, прежде чем он отправил на плаху женщину и девочку. Только одним словом – действуй.
Король сглотнул липкую слюну и положил бутерброд обратно на тарелку. Сейчас Грек уже в больнице. Он уже, наверное, готовит все для того, чтобы подполковник Симоненко из уст убийцы услышал имя Калача. И тогда те, кто поддерживает Калача, потребуют ответа у него. Они поверят. Они поверят в это, если в это поверит Симоненко. А для этого еще нужно, чтобы погибли двое – мать и дочь. А потом еще мнимый убийца. А потом… Кто еще погибнет, прежде чем будет отведена угроза от него и его города?
Симоненко отставил в сторону пустую чашку, аккуратно стряхнул с колен крошки:
– Кстати, об информации. Вы ничего не слышали о сорвавшемся со скалы парне?
– Сорвавшемся со скалы? – Король удивился почти искренне. – Когда?
– Сегодня, около семнадцати ноль-ноль. И, кстати, неподалеку от той самой пещеры. Я уж, было, подумал, уж не отходы ли это ваших исследований.
Король изобразил на лице искреннее изумление и вдруг понял, что отличает этот их разговор от всех предыдущих. Симоненко впервые разговаривал с ним не как с мэром города, не как с высокопоставленным чиновником, а как с главой преступной группировки. Действительно, до этого времени им удавалось поддерживать чисто официальные отношения. Оба понимали, что подразумевается под всеми корректными разговорами о порядке в городе и о взаимодействии милиции с городскими властями, но это было как бы вынесено за скобки.
А сегодня Симоненко не скрывает своего отношения к нему. Почувствовал, что трон шатается? Вряд ли, для него это тоже катастрофа. Симоненко не может не сознавать всех тех последствий, которые это может иметь для города.
И вдруг как вспышка. Король даже закрыл глаза. А вдруг все это произошло с ведома Симоненко. Вдруг Калач связался с ним и уговорил. Купил неподкупного? И тогда все эти ухищрения с ложным следом, убийство свидетельницы – все это впустую? Король открыл глаза. Этого не может быть. Симоненко не может сделать такого, он просто не способен на такое. Не способен.
Как был не способен Король на то, чтобы позволить убить невиновных. Все меняется. Король внимательно, даже чуть наклонившись, посмотрел в глаза Симоненко. Тот дернул углом рта. В его глазах не было скрытого торжества. Там была ненависть и презрение. Презрение и ненависть. И понимание.
– Вы не бойтесь, Олег Анатольевич, я не с ними. И никогда с ними не буду. Я вам обещаю.
В кабинет заглянул секретарь: