Его били по лицу. Вот сволочи, подумал Гаврилин, какого черта. Такое впечатление, что удары доносятся откуда-то издалека, хотя сомнений в том, что бьют по его лицу, у Гаврилина не было. И еще кричат. Тоже издалека. Километров с десяти, предварительно засунув в рот подушку средних размеров.
Господи, почему ему так плохо? Почему… Стоп. Почему ему вообще хоть как-то. Ведь его должны были убить. Палач наклонился к нему, посмотрел прямо в глаза… А потом кто-то стал бить Гаврилина по лицу.
Нужно попытаться открыть глаза. Нужно. Гаврилин подумал об этом как о чем-то к нему не относящемся. Открыть глаза. Чем? И чьи?
– Твою мать, – уже значительно явственней услышал Гаврилин, и на лицо ему выплеснулось что-то холодное. Рот, как оказалось, у Гаврилина был открыт, поэтому вода попала в горло, и Гаврилин закашлялся.
Больно то как, подумал Гаврилин, пытаясь перевернуться и прокашляться. У него дико болела шея, возле самого основания черепа, за ухом.
– Очнулся? Нет? – голос знакомый и требовательный, нужно открыть глаза.
Гаврилин застонал. Веки были тяжелые, к тому же, вода заливала глаза, поэтому весь процесс поднимания век занял почти минуту, а потом еще минуту Гаврилин пытался понять, что же именно находится у него перед лицом.
Глаза. Чьи-то неподвижные глаза. На чьем-то неподвижном лице. Знакомом лице. Потом…
Черт. Гаврилин вспомнил все разом и попытался встать. Вернее сесть. За что был наказан приступом боли.
– Очнулся, – удовлетворенно сказал кто-то слева.
Гаврилин покосился в сторону голоса. Ага, таки Хорунжий появился, шевельнулась вялая мысль.
– Что здесь у тебя произошло? – спросил Хорунжий.
– Помоги встать, – попросил Гаврилин, пошарив вокруг себя руками.
Хорунжий ухватил Гаврилина подмышки и помог подняться.
– Постоишь, или помочь сесть? – спросил Хорунжий.
– Сейчас, – сказал Гаврилин, прислушиваясь к своим ощущениям, – лучше я сяду.
– Тогда давай сразу в кресло, – предложил Хорунжий.
– Дав… ой, мама, – Гаврилин схватился за шею.
Хорунжий почти подтащил Гаврилина к креслу и усадил в него.
– Пришел в себя?