За час до ужина к Шатову заглянул Дмитрий Петрович.
– Привет, – сказал Шатов.
– Добрый вечер, – Дмитрий Петрович сел в кресло, не забыв, как всегда, поддернуть отутюженные кремовые брюки.
– Зачем пожаловали? – спросил Шатов.
– Не поверите: поговорить.
– Не поверю.
– И, тем не менее…
– О детках, которых вы отсеваете, поговорить хотите? – спросил Шатов.
– Мы отсеваем? – приподнял удивленно брови Дмитрий Петрович, и в складках его лица змеей скользнула улыбка.
– Вы, мне сказала Светлана… Или у меня снова галлюцинации?
– Нет, это пока не галлюцинации. Это пока реальность, – Дмитрий Петрович поправил воротник рубахи. – Но этих детей отсеваем не мы…
– Другие дети? Варвары? Кто?
– Вы, – ответил Дмитрий Петрович, – не лично вы, Евгений Сергеевич Шатов, а вы – люди. Общество. Человечество.
– Вы произнесли это слово, как ругательство.
– А это и есть ругательство, – губы Дмитрия Петровича презрительно чмокнули. – Принадлежностью к этому ругательству нечего гордится…
– Когда я слышу слово «человечество», моя рука тянется к пистолету, – негромко сказал Шатов.
– Вот именно. Только не к пистолету. И ваш Геббельс, которого вы так к месту перефразировали, тоже был частью человечества.
– Вы не хотите, чтобы вас сравнивали с нацистами?
– А почему меня это сравнение должно радовать? – Дмитрий Петрович скрестил руки на груди. – Вы обвиняете меня… нас, в том, что делаете вы сами.
– Я не убиваю детей!