Липский упал на кровать.
– Совсем голову потерял? – выкрикнул Липский.
Гринчук вдруг успокоился. Улыбнулся даже. Леонид почувствовал, как от этой улыбки ему становится холодно.
– Голову потерял? – уточнил Гринчук. – Это не я голову потерял, это у тебя с головой проблемы…
– Угрожаешь?
– Зачем? Наоборот. Я тебя спасти хочу. Знаешь, что вчера делала твоя мама?
– Трахалась опять с кем-то? – зло спросил Леонид. – Не с тобой?
– Не со мной, – покачал головой Гринчук. – И не знаю, трахалась ли вообще, хотя о матери я такого не говорил бы.
– Матери… – проворчал Леонид.
– Твоя мать решила сыграть ва-банк. Ты ведь у нас немного пострадал психически, такая травма для юной психики… Вот заботливая мама решила провести твое освидетельствование на тему психического здоровья. И даже стала договариваться с доктором. Если консилиум соберется, то тебя признают идиотом на всю оставшуюся жизнь. И она будет тебя опекать не год, чего ты так боялся, а всю жизнь. Ты будешь находиться в дурдоме, может быть даже очень хорошем дурдоме, где-нибудь на Багамах, с видом на море, а мама будет тратить твои денежки. И очень заботится о тебе. Соображаешь? – Гринчук прислонился к стене и скрестил на груди руки, демонстрируя совершеннейшее спокойствие.
Леонид недоверчиво покачал головой.
– Не правда.
– Отчего же? – осведомился Гринчук.
– Она этого не сможет…
– Прекрати, Леня. Почему она этого не сможет? Из материнских чувств? Или по закону? Так для вас законы не писаны, милый. И к тому же, по закону ей никто не может помешать. Понял? Никто. Она, обеспокоенная твоим состоянием, обращается к врачу. Тот помещает тебя в клинику, а там ты и сам забудешь, нормальный ты или нет. Возражай, Леня!
Липский сжал свои щеки руками. Его глаза неподвижно смотрели перед собой, а тело начало раскачиваться.
– Она… – пробормотал Липский.
– Именно. Она. Она очень хочет быть богатой и влиятельной. И года ей не хватит. А тебя будут очень старательно лечить. И никто не сможет помешать твоей матери тебя любить и лечить. Никто. Кроме…
Липский не сразу осознал это «кроме». Но когда понял, жадно посмотрел на Гринчука:
– Ты сказал…