– Он выехал.
Наблюдатель
Изображать из себя супермена при Григории Николаевиче было легко, помогала злость. При Хорунжем было уже сложнее. Намного сложнее. Но и это было ерундой по сравнению с тем, каково оно стало наедине с самим собой.
Не кому было врать. Не перед кем было притворяться. Он шипел и стонал пока ему ставили на рану новые швы и с каким-то мазохистским наслаждением запретил колоть себе обезболивающее.
Так ему и надо. Так ему и надо. За все, что он позволил сделать с собой, за свою беспомощность и свое ничтожество.
Он сразу поверил Григорию Николаевичу. Сразу и бесповоротно. Все время он подозревал что-нибудь такое. С самого первого дня он пытался понять, почему именно ему предложили стать… А кем, собственно, ему предложили тогда стать? Защитником отечества? Бойцом невидимого фронта?
Чушь. Ему просто сказали, что есть возможность поступить на учебу в особое учебное заведение, намекнули на то, что он станет… шпионом?.. контрразведчиком?.. борцом с преступностью?
Ничего ему не намекали. Просто сразу же ему захотелось обрести хотя бы часть той полумистической силы, которой обладали все эти спецслужбы в глазах обывателей.
Особенно легко идут на вербовку представители интеллигенции и богемы. Так ему говорили на занятиях, это он заносил в конспект, это же говорил на зачетах и экзаменах. И не понимал, что это о нем. Об Александру Гаврилине. Не об Элвисе Престли, который стучал на битлов в ФБР, а о умном, порядочном и чистеньком Александре Гаврилине.
Все верно. Все правильно. Его сунули в тот июльский ад как на экзамен по выживанию. Он должен был продемонстрировать и послушание, и жажду жизни. И продемонстрировал. Тогда вместо него умер человек, который, на самом деле, должен был его подставить.
Гаврилин тогда решил, что это была случайность. Что на самом деле у них в конторе все нормально, что он… Почему ему не пришла в голову мысль, что то, чем он занимался, и чем занималась группа Палача – мало напоминает защиту закона? Ведь выдел же. Видел.
И потом, уже в ноябре, уже даже не догадывался, а точно знал, что новая группа Палача, набранная взамен потерянной на Юге, не несет ничего, кроме смерти и разрушения, он все равно продолжал работать на Контору. И максимум, на что хватило остатков его порядочности, так это на то, чтобы постараться вывести из операции Палача, не дать ему совершить последнюю глупость.
Он тогда нарушил закон послушания, но жажда жизни все компенсировала.
Григорий Николаевич снова его подставил, снова, и спасло Гаврилина не человеколюбие, не гуманизм, а жажда жизни. Животная жажда жизни.
Он уже знал – ради того, чтобы выжить, можно сделать все что угодно. Абсолютно все. Даже отобрать жизнь у другого. И еще он знал, что теперь сможет сделать это в любой момент. Как только возникнет необходимость.
Но не это пугало Гаврилина. Он боялся признаться себе самому, что теперь он не просто хочет выжить, теперь он испытывает новое для себя чувство, ранее совершенно недоступное.
Чтобы он там в парке не говорил Григорию Николаевичу о желании убивать, это было неправдой. Он действительно хотел убить человека, подставившего его, но внутренний запрет был сильнее. Григория Николаевича нельзя было убивать. Это было табу. Нельзя. Гибель Григория Николаевича была равносильна гибели самого Гаврилина. Нельзя.
Нельзя было желать смерти Хозяина по той же причине. А вот…
Гаврилин понимал, что именно этого от него и ждут. Понимал, что желая смерти Краба, он только выполняет программу, заложенную в нем Конторой, что он не свободен в этом своем желании, но…
План сложился как бы сам собой. Все, что произошло за эти два дня внезапно сплавились в огне его ненависти в одно целое и нужно было только немного подтолкнуть все.