Одержимость

— А у Болотникова тоже ничего не получалось? — перебила Брусникина, метнув на Гордеева укоризненный взгляд.

Гордеев виновато пожал плечами, разговор действительно слишком близко подошел к теме смерти Мельника. И пусть Данила не выглядел убитым горем, все равно ребенок есть ребенок.

— Вардан Георгиевич сказал, что Болотников просто обречен на проигрыш. Потому что он неуживчивый и самодур. Что для турнира такого уровня нужна команда, а Болотников всегда все решает сам и плюет на советы, если они ему не нравятся. Константин Львович всегда со всеми советовался. Во время турниров Вардан Георгиевич сам решал, когда ему спать, что кушать, сколько гулять, можно ли бегать или только плавать. И Константин Львович всегда его слушался. Вардан Георгиевич сказал тете Константина Львовича, что это не инфантильность, а дисциплина. А когда Константин Львович с Болотниковым играл прошлый турнир, они с Варданом Георгиевичем даже жили вместе. И на этом матче Константин Львович тоже со всеми советовался, даже со мной. Правда, перед самой первой партией он, не спросясь Вардана Георгиевича, пригласил в команду Олега Игнатьевича, и Вардан Георгиевич очень рассердился. А Олег Игнатьевич тоже хороший тренер, и все равно Вардан Георгиевич был главным, поэтому они сработались. А когда Константин Львович белыми чуть не проиграл, ничья удалась только потому, что он не начал устраивать самодеятельность, а доиграл, как было спланировано. Хотите, я сбегаю за доской и покажу вам эту партию? Или нет, лучше потом, за три минуты я не успею все показать.

Гордеев посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что из пятнадцати минут, заказанных Мовсесяном, истекли как раз двенадцать. А ведь у Данилы часов не было. Мальчик объяснил:

— Это меня Вардан Георгиевич научил. Он говорит: хорошему шахматисту необходимо обострять чувство времени. Я очень много тренировался и теперь могу интервалы чувствовать с точностью в десять секунд. Но только когда не сплю. А Болотников мог даже спать, например, заранее запланировав, шесть часов тридцать семь минут. Поэтому у него за последние три года ни одна партия не дошла до цейтнота. Кроме предпоследней с компьютером. Компьютер его вообще расконцентрировал. Он играл против Болотникова так, как играет сам Болотников: один раз за две минуты сделал шесть ходов. Мы с Варданом Георгиевичем смотрели, и Вардан Георгиевич сказал, что компьютер сломался, ходы детские, беззубые, что Болотникову несказанно повезло и надо ставить мат в три хода. А Болотников растерялся, начал просчитывать позицию и проиграл. А Вардан Георгиевич потом с Константином Львовичем анализировали эту партию и все-таки поняли, зачем компьютер так сделал. если бы Болотников начал атаковать, то проиграл бы еще быстрее. А Болотников после партии сказал, что компьютер пытался влезть ему в мозг и он во время игры был словно парализован, не мог сосредоточиться и мобилизоваться.

— Он прямо так и сказал: «компьютер пытался влезть мне в мозг»? — ухватился Гордеев.

— Нет. «Эта чертова груда железа пыталась влезть мне в мозг» — так он сказал. У меня хорошая память, я ее тоже тренирую с Варданом Георгиевичем, шахматисту нужна хорошая память. А Вардан Георгиевич, наверное, уже освободился. Теперь вы должны дать мне свою визитку и сказать, если я что-нибудь еще вспомню, то могу вам позвонить, так всегда в кино делают полицейские и остальные тоже.

Гордеев протянул мальчику визитку:

— Любишь полицейские истории?

— Не люблю. Раньше любил, когда был маленький. — Данила внимательно прочитал карточку и спрятал в карман джинсов. — А вы на самом деле хотите узнать, почему Константин Львович сделал с собой то же самое, что и Болотников? Или почему Болотников умер? Вообще-то, Вардан Георгиевич запретил мне об этом разговаривать и думать тоже запретил, чтобы не волноваться перед турниром, но сам он все время об этом думает, даже на тренировках стал рассеянный, и все время что-то обсуждает с тетей Константина Львовича. А мне кажется, что Константин Львович захотел побыть таким же смелым, как Болотников, и потому умер, а почему Болотников умер, я очень хотел бы знать, но пока не знаю. Пойдемте, иначе Вардан Георгиевич уйдет обедать и вам придется ждать его еще целый час.

Мовсесян стоял у лифта с пожилой импозантной дамой. Дама была в голубоватой норковой шубе, едва не подметавшей полами ковровую дорожку, и маленькой норковой же шляпке, Мовсесян — в костюме без пальто. Очевидно, он провожал свою гостью, и в ожидании лифта они мило беседовали.

— Вардан Георгиевич, — бросился к нему Данила, — тут к вам пришли из шахматной федерации.

Мовсесян определенно растерялся, как будто его застали за чем-то неприличным, потом вдруг помрачнел и, не глядя на визитеров, напустился на мальчика:

— Разве тебе не пора обедать, Даниил?! Снова нарушаешь режим?

Данила обиделся, но оправдываться не стал, развернулся и пошел в свой номер.

— Гордеев, Брусникина, правильно? — буркнул Мовсесян. — Воскобойников мне звонил, я готов с вами поговорить, хотя, убейте меня, не понимаю, о чем еще можно разговаривать. Да, извините, знакомьтесь: Ангелина Марковна — тетя Константина Мельника.

Дама одарила Гордеева и Брусникину снисходительной улыбкой. Рядом с невысоким, основательно сутулым Мовсесяном она выглядела поистине величественно: королевская осанка, гордо вскинутый подбородок. Было ей порядком за пятьдесят, но она прекрасно сохранилась, и гладкость надменного лица портила лишь одна морщина от левого уголка рта к подбородку — признак властности. Или желчности.

Подошел лифт, но она передумала спускаться.

— Все, что мог рассказать, я рассказал следователю, — так же недовольно продолжал Мовсесян. — Добавить мне совершенно нечего. Произошедшее просто не укладывается в голове, и дать пристойного объяснения случившемуся я не в состоянии. Впрочем, вам это, наверное, уже известно.

Брусникина и Гордеев практически синхронно кивнули в знак согласия.