— Тогда зачем же вы пришли?
— Болотников утверждал, что во время матча компьютер оказывал на него морально-психологическое давление… — начал Гордеев.
— Ах, вот в чем дело! — вмешалась тетушка Мельника. — Я предрекала вам, Вардан Георгиевич, что так и будет. Они костьми лягут, чтобы только замолчать, не придать огласке, похоронить и забыть!
— Любезная Ангелина Марковна, вас ждет такси. — тренер порывисто нажал кнопку вызова лифта. — Я думаю, сам смогу разобраться с господами…
Двери лифта тут же открылись, кабина так и стояла на шестом. Тетушка холодно кивнула «господам», бросила «до свидания» Мовсесяну и гордо ретировалась.
— Доброго здоровья, — пожелал тренер уже закрывшимся дверям. — Итак… — Он несколько раз перебежал глазами с Гордеева на Брусникину и обратно и в конце концов остановился на Брусникиной. — Итак, я не стану спрашивать, чьи именно интересы вы намерены защищать. Меня, собственно, это не касается. Но Болотников действительно жаловался после одной из проигранных партий, что в какой-то момент испытал состояние, близкое к погружению в транс, к гипнозу или еще чему-то подобному.
— Он настаивал, что именно компьютер вызвал это погружение в транс? — спросил Гордеев.
— Он был как всегда не в меру эмоционален и, разумеется, не сумел описать, что именно с ним произошло, но окружающие поняли его именно так.
— А Мельник? Он жаловался на что-либо подобное?
— Разумеется, нет, иначе мы ни за что не согласились бы на продолжение матча.
— Не жаловался вообще, — продолжал допытываться Гордеев, — или не жаловался до смерти Болотникова?
— Константин, вне всякого сомнения, погиб по той же самой причине, что и Болотников! И можете передать своему начальству, спевшемуся с Development Comp.Inc., что мы этого так не оставим! — сорвался Мовсесян, но очень быстро овладел собой и уже более миролюбиво подвел черту: — У меня очень мало времени, и вообще, я считаю разговор исчерпанным.
Они молча спустились в холл, молча уселись в машину Гордеева. Брусникина почему-то второй день была без машины. К Болотникову, вернее, его вдове, нужно было ехать на Кожевническую улицу — недалеко, но по заснеженным улицам ехали минут двадцать. И за всю дорогу оба не проронили ни слова. Только перед самым подъездом Брусникина, вдруг остановившись, поинтересовалась:
— Вы курите, Юрий Петрович?
— Да, а что?
— Ну так закуривайте. А пока будете курить, мы подумаем, как вести себя с Гончаровой. А то стоять на морозе просто так перед чужим подъездом глупо.
— Глупо стоять, давайте сядем. — Гордеев кивнул на застеленную картонками поверх снега лавочку. В машине ему действительно хотелось курить, но после такого настойчивого предложения напрочь перехотелось.
— Да ладно уж, — брезгливо поморщилась Брусникина. — Собственно, я хотела услышать ваши выводы из услышанного от мальчика и Мовсесяна. Вас так возбудила фраза «эта чертова груда железа пыталась влезть мне в мозг», как будто вы не знали об этом заранее. Болотников, по-вашему, все-таки сумасшедший? Был сумасшедшим?
— Вряд ли. То есть эти его слова можно, наверное, расценить как начало психического расстройства, которое могло стать причиной самоубийства…
— Но вы так не думаете?