На следующий день Савушкину позвонил Вершинский.
– Это я, – Никита Алексеевич.
Савушкин не узнал его совершенно изменившегося голоса.
– Не узнал. Богатым будете! – усмехнулся он.
– Мне какие-то негодяи подбросили под дверь офиса мешок цемента, – сообщил он хмуро. – Все ковровое покрытие на ступенях засыпали!
– Никаких записок, угроз не было?
– Мне и этого намека предостаточно! – резко ответил Вершинский.
– Вам надо немедленно уехать из Москвы и подпустить «дезу», дескать, имя убийцы уже известно, не хватает доказательств. Вы же не хотите быть в качестве живца? – с царственным спокойствием поинтересовался Никита.
– Увольте. Пусть этот гипс поносит кто-нибудь вместо меня!
– Вы имели в виду цемент?
Вершинский стал горячо убеждать, что у него бизнес, что он не может уехать в столь сложное время – потерпит огромные убытки. На что Савушкин резонно заметил, что самым большим убытком может стать его жизнь.
«Вершинский испуган, – понял Никита. – И на охрану, оказывается, особой надежды нет. Когда клюнет, все идут в никчемную, несостоятельную милицию».
– Я вам настоятельно рекомендую уехать из Москвы. Убийца одержим, вы уверены, что он не подкупит вашу охрану?
Вершинский уже ни во что не верил. И Никита пообещал выделить для него круглосуточное наружное наблюдение. Александр Владиславович горячо поблагодарил.
Глава 13
Последние дни Жогин не пил спиртного, даже пива. Он выходил из укромной квартиры на окраине Москвы только по распоряжению Консула. Жогин изменился внешне не только из-за седого парика, выбеленных ресниц и серой щеточки усов под носом. Он вытравил на пальцах татуированные колечки – символы тюремного прошлого, по которым любой салага-мент определит в нем зэчару. Он изменился и внутренне, потому что теперь он стал стариком. У Жогина странным образом изменилась походка – стала вялой и шаркающей, он сутулился и смотрел только перед собой, как человек, уставший видеть опостылевший мир. Но он никогда не забывал, что волчья сила осталась при нем, и стоит лишь получить команду – он превратится в сильного и ловкого хищника. В кармане Жогина лежал паспорт какого-то старика с его новым, Жоги, лицом. Паспорт ему дал Консул и приказал выучить фамилию. Она его слегка рассмешила, но лишь слегка. В последнее время ему что-то мешало смеяться в полный голос. «Петухов Игнат Дорофеевич».
Он получал команду по телефону, тут же его потухший мозг становился целеустремленным, менялась походка, и получался вполне бодренький, незаплесневелый старичок, который не шарил взглядом по сторонам: лица людей не существовали для него, они мутными расплывчатыми потоками плыли мимо его взора, никчемные твари…
Он ничему не удивлялся, даже тому, что теперь не мог существовать без Консула. И дело не только в том, что хозяин давал деньги. Он безраздельно правил им, и Жоге необходимо было его покровительственное дыхание, власть, которую он ощущал каждую минуту. Даже засыпая, проваливаясь, он всем существом своим ощущал пронизывающий взгляд Консула, его мерцающие зрачки, в которых таилась жуткая сила.
Жога боялся этих глаз за стеклами, но вместе с тем не вполне осознавал свой страх перед этой безраздельной властью. Он уже и не хотел ничего иного. Он смутно ощущал себя опущенным – человеком низшей категории в тюремной иерархии.
«Ты должен во всем повиноваться мне!» – время от времени повторял Консул, и смутные проблески инакомыслия тут же растворялись, как кристаллики соли в крутом кипятке.